Сильнейшие
Шрифт:
И лежащее где-то на земле тело вдруг стало теплым, желанным для самой Этле… хотелось по-настоящему, ушами услышать этот напев. Отнюдь не так возвращают заблудившихся или ушедших против воли… там это — рывок, боль, ужас от внезапного обретения себя, ничуть не меньший, чем ужас от потери. А здесь… тихая ласка, чем-то похожая на ласку, виденную от Илы — единственной, кто любил близнецов.
Этле открыла глаза.
— Оссиэ. Здравствуй, — сказала незнакомая женщина. За ее спиной, на почтительном расстоянии, виднелись неряшливые темные
— Кто ты?
Голос ее звучал приятно, однако речь отрывистой была и заметно чуждой для уха:
— Меня зовут Соль. Я давно покинула север.
Не понять, сколько ей весен — она могла быть матерью Этле по годам, могла быть сестрой. Дикое и нежное лицо с заостренным подбородком и обветренными губами, распахнутые глаза — глаза безумной, слепой и всевидящей. И мальчик рядом — не старше десяти весен, светловолосый, как она сама, только более смуглый, вся одежда — повязка из шкуры пятнистого ихи. Прямой, угрюмый, заостренную палку сжимает в руке.
Ладонь женщины легла на его волосы.
— Акки. Сын…
Этле слабо кивнула, не зная, что говорить. Да и горло едва повиновалось. Женщина продолжала, ничуть не смущаясь молчанием:
— Ему восемь. Он у меня охотник…
— Выглядит старше.
— У них, у рууна — кивок в сторону дикарей, — В такие годы уже почти взрослые… А в Тейит до шестнадцати дети.
Мальчик не возражал, что о нем говорят. На незнакомку посматривал недоверчиво, но не враждебно. Видно, просто привык чувства держать при себе и постоянно быть настороже.
Соль протянула девушке тыквенную бутыль:
— Пей. Тебе нужны силы.
Этле послушно глотнула, слабо удивляясь собственной покорности — он от потери сил… просто — что-то знакомое. Они никогда не встречались, а все же что-то… почти родное в этой непонятной женщине, похожей на рожденную в неволе, но одичавшую птицу.
Ни Соль, ни Этле и представить не могли, что много-много весен спустя образ их в памяти норреков сольется в одно, и дикари будут рассказывать о Луне, на земле принимающей облик двух женщин-близнецов с лунными волосами.
А про настоящего близнеца Этле не останется воспоминаний ни в народе эсса, ни у южан, ни у прочих обитателей Лимы.
Глава 30
Небо иссечено было полосами — темные узкие облака и светлые прорези между ними, удивительно ровные. Раннее утро — а воздух уже горячий, и птиц не слышно почти, только огромные черно-бронзовые жуки с гудением ныряют то по одну, то по другую сторону дороги.
Тевари старался держаться как можно более независимо, когда въезжали в Асталу.
— Не заставляй себя ждать, — сказала Тумайни оборотню, и тот кивнул. А это значило — весь вечер его не будет… правда, в доме останутся только женщины; но тревога не унималась. От стремления казаться гордым и независимым лицо свело в плохо сделанную маску.
Ни перед кем из южан никогда больше
Здравый смысл подсказывал — но страхом Асталы называют другого…
Тем временем солнце поднималось выше, и хорошо, что закончился путь. Можно будет растянуться на мягком покрывале… Огонька наверняка поселят как гостя. Иного не допустит Кайе…
Стрижи носились над самой рекой Читери — днем пойдет дождь. Не сильный, сезон обильных ливней только подкрадывается; солнечный дождик — тот, что родился от солнца и грозовой тучки.
И все-таки Огонек придержал свою грис.
— Ты что? — обернулся Кайе.
— Не могу.
Юноша фыркнул совсем по-кошачьи, направил грис вперед и больше не оглянулся. Стало обидно — нет бы хоть поддержать, сам ведь притащил… «Тебе-то не приходилось ожидать в темноте огромной змеи!». Потом сам на себя рассердился — а с чего взял, что может рассчитывать на поддержку? Сам знак порезал, между прочим. А что с собой взяли, точнее, заставили пойти — прихоть. Будто их мало было. И слова о друге — слова, не более; Кайе, наверное, уже позабыл.
Вот и арка, до боли знакомая, совсем недавно под ней проскакал Огонек, зажмурив глаза — это город ему впервые показывали. Полосатый камень, светло-желтый со светло-коричневым, и живая изгородь плотная, сквозь нее не прорвешься.
А на дорожке поджидает всадников человек.
Не изменился, даже показался моложе. Две весны назад Огонек был ребенком — сейчас расстояние сгладилось. Красно-коричневая кожаная безрукавка, бронзовая змея над локтем; волосы распущены — вот это непривычно.
Чуть прищурился, всматриваясь — и Огонек успел заметить, как удивление сменила ярость. А потом Къятта перевел взгляд на младшего — и удивление снова вернулось ненадолго, уступив на сей раз место задумчивости. И трех ударов сердца не понадобилось, чтобы Къятта всмотрелся, обдумал увиденное и принял какое-то решение. И впрямь, по имени — Острие, Птица-охотник.
— Зря меня послали туда, — пожаловался младший, спрыгивая наземь и бросая поводья подбежавшему слуге. — Зато я увидел Лачи — близко, как тебя… и чуть не убил.
— Это досадно, — дрогнули губы в улыбке.
— Ты отдал Тумайни свою подвеску! — немного сердито сказал Кайе.
— Помогло?
— Да. То есть… Ты не должен был этого делать! — ощетинился юноша.
— Однако сделал же. А теперь…
— А теперь к деду. Он не болен? — неуверенно спросил Кайе.
— Не болен — в своих покоях. Погоди с дедом.
— Но он ждет…
— Пойдешь к нему, но сначала — ко мне.
Огонек зря готовил иголки — ему не было сказано ни слова, и не отпущено ни одного взгляда — кроме самого первого. Он только ошарашено наблюдал, как хищник покорно и едва ли не с удовольствием подчинился приказу отнюдь не главы Рода.