Сильные духом (в сокращении)
Шрифт:
— Вообще-то у нас в доме холодно.
— Залезай. Я тебя согрею. — Дейви приподнял одеяло и подвинулся, освобождая ей место.
— Нет уж, спасибо.
— Ты же одета. А у меня сломана нога. Что такого страшного я могу сделать?
— Ну конечно.
Поскольку врач уже приходил и вряд ли в такой час кто-то к ним постучится — да и дверь все равно заперта, — Рашель позволила себе пересесть на кровать.
— Но мы будем только разговаривать, — предупредила она.
Держась за спинку, Дейви подтянулся, чтобы сесть рядом с ней. Они укрылись одеялами по грудь.
— Хорошо. —
— У меня юбка помнется, — сказала Рашель.
— Так сними ее. Я не возражаю.
— Спасибо, но я лучше не буду. — Однако она позволила ему себя поцеловать.
После этого оба долго молчали. Потом он спросил:
— Где ты научилась так целоваться?
— Тебе понравилось?
— Да. — Его ответ рассмешил их обоих.
— Я целовалась с мальчиками лет, наверное, с двенадцати.
— Хватит заливать.
— В Англии у забора нашего интерната вечно торчали мальчишки. Одному я назначала свидания. Мы убегали на пляж, забирались на вышку спасателей и целовались.
Снова наступила пауза, на этот раз она длилась еще дольше, тишину нарушали лишь вздохи да шорох одеял.
— Ты с ним целовалась, как со мной?
— Нет. Это были совсем невинные поцелуи. Мы не разжимали губ.
— Мне нравится тебя целовать. — Никогда прежде он не был так близок с девушкой, как сейчас.
Но в нем — в них обоих — просыпались новые желания. Очень скоро одних поцелуев стало уже недостаточно.
— Тебе не жарко в этих свитерах?
— Немного.
— Так сними их.
— Ладно, сниму один, — сказала Рашель. — Здесь и вправду довольно жарко, — объяснила она.
Впрочем, она не возразила, когда его рука скользнула под оставшийся свитер. Дейви нащупал ее ребра, такие же крепкие, как у него, но потом его рука ощутила нечто невероятно мягкое и невероятно гладкое, совершенно не похожее на его мускулистую грудь. К его изумлению, Рашель негромко застонала и прижалась к нему.
— Сними этот свитер тоже.
— Нет.
— Почему?
Она ничего не ответила. Теперь они уже не сидели, а, крепко обнявшись, лежали на узкой для двоих кровати, бормотали друг другу нежные слова. Дейви закрыл глаза и тут же ему в голову пришла поразившая его мысль. Вопреки всему, что вот уже год твердили ему его старшие товарищи, научиться летать и убивать немцев еще недостаточно, чтобы стать мужчиной. В жизни есть многое другое. Например, любовь женщины. Это была важная мысль, только слишком сложная. Сейчас он не мог додумать ее до конца, но ничего, как-нибудь потом. И он уснул.
Лежа в его объятиях, Рашель испытывала приятное умиротворение. Вскоре она увидела, что он спит, и даже обрадовалась — желание, которое в них вспыхнуло, было ей внове, и неизвестно, как долго она смогла бы сдерживать порывы Дейви, да и свои тоже. Ей казалось, она никогда прежде не была такой счастливой. Осторожно поцеловав его нос и глаза, она решила, что надо встать, пойти надеть ночную рубашку и лечь. Вот только еще чуть-чуть побудет с ним, просто полежит, глядя на него. Она сама не заметила, как ее сморил сон.
Утром они проснулись одновременно. Обнаружив, что
— Извини. Я не собиралась проводить с тобой всю ночь.
Прежде чем Дейви успел ее остановить, она уже встала и натянула на себя второй свитер.
— Ты, наверное, спал со многими девушками.
— Но не целую ночь.
Его ответ ей понравился.
— Значит, со мной было в первый раз?
— Да.
— Но у тебя с ними было… ну, ты понимаешь.
— Конечно.
— И со сколькими ты занимался любовью?
— Я скажу тебе после того, как мы с тобой это сделаем.
Рашель рассмеялась:
— В таком случае я никогда этого не узнаю.
Она умылась на кухне и вытерлась посудным полотенцем. А когда стала готовить завтрак, неожиданно запела.
Одного за другим арестованных оформляли, заполняя необходимые бумаги, и при этом зачитывали лагерные правила. Даже мелкая провинность наказывалась восемью днями карцера — один день без еды и питья, затем три дня на хлебе и воде. Четыре раза в день перекличка на плацу, за опоздание — карцер. То же самое за передвижения или разговоры во время переклички.
Лагерь был поделен на три сектора, отгороженных один от другого рвами и колючей проволокой. Сектор А предназначался для совершивших преступление иностранцев, сектор Б — для политзаключенных, прежде всего коммунистов, а сектор В — для всех остальных. На самом деле в секторе А в основном содержались беженцы, виновные в том, что не имели документов; как правило, это были евреи. Преступники сидели в обычных городских тюрьмах.
Пастора Фавера, Анрио и Вернье определили в сектор Б. Они вошли в указанный им барак. Вместо кроватей там были устроены двухэтажные кары, тянувшиеся во всю длину по обе стороны от узкого прохода. В торцевых стенах — окна без стекол. В таких условиях обитателям лагеря предстояло провести долгую холодную зиму.
На одной из коек сидел истощенный одноногий мужчина.
— Я тут задал несколько вопросов, — сказал пастору Анрио. — Туалет здесь — выкопанная в земле канава. Вода есть, но нет мыла. Что касается питания…
Фавер рассмеялся:
— Не надо меня дразнить.
— На завтрак черный желудевый кофе.
— На обед, полагаю, дают бифштекс из вырезки, — пошутил Фавер.
— На обед и на ужин полагается похлебка с брюквой.
— Не люблю брюкву, — жалобно произнес Вернье.
— Похоже, нам предстоит посидеть на диете, — сказал Фавер. — Не волнуйтесь, не успеете оглянуться, как мы отсюда выйдем. — Он улыбнулся им притворно веселой улыбкой.
Рашель шла по запорошенному снегом городу. День был морозный и ясный. Перед «Приютом путешественника» она увидела два белых автобуса с красными крестами и крытый грузовик с опознавательными знаками германской армии. Она подошла поближе. Немецкие солдаты выводили из автобусов каких-то мужчин в больничных халатах, некоторых выносили на руках, а потом клали на носилки и заносили в гостиницу.
— Что здесь происходит? — спросила Рашель у одной из стоявших неподалеку женщин.