Сильвия и Бруно. Окончание истории

Кэрролл Льюис

— Наверно, это просто значит «один», — прошептала Сильвия в ответ. — Есть ещё понятие «множественный», означающее два или три.

— Тогда это очень хорошо, что я единственный, — глубокомысленно произнёс Бруно. — Это ужасно, когда тебя сразу два или три. А вдруг те другие мальчишки не захотят со мной играть?

— Очень может быть, — отозвался Второй Профессор, внезапно очнувшись от своих постоянных размышлений. — Если они уже все легли да заснули.

— Не смогут, пока я сам не лягу да не засну, — с хитринкой ответил Бруно.

— Ещё как смогут, — возразил Второй Профессор. — Когда это мальчишки засыпали в одну минуту? Так что они, брат... Но о ком это ты говоришь?

— Он всегда опаздывает с таким вопросом, — прошептал детям Профессор.

— Об остальных меня, о ком же ещё! — с ликованием объявил Бруно. — Если бы я состоял из двух или трёх.

Второй Профессор только вздохнул и собирался уже вновь погрузиться в свои размышления, но внезапно просиял и обратился к Профессору:

—

А ведь у нас осталось ещё одно незаконченное дельце, не так ли?

— Ужин закончить, я полагаю, — ответил Профессор со смущённым видом. — И жару перетерпеть. Надеюсь, вы получите удовольствие от ужина, особенно такого, и не расстроитесь из-за жары, особенно не такой.

Прозвучала фраза нормально, и всё-таки я недопонял; Второй Профессор тоже удивлённо захлопал глазами.

— Как это — особенно не такой? — ворчливо спросил он.

— Не особенно жаркой, — ответил Профессор, ухватившись за первую же мысль, что полезла в руки.

— А! Понял теперь! — милостиво произнёс Второй Профессор. — Выражено не вполне удачно, но теперь я понял. Тринадцать с половиной минут назад, — продолжал он, взглянув сначала на Бруно, а потом на свои часы, — ты, мальчик, сказал: «Этот Кот всегда добрый с Мышами». Тогда этот зверь, должно быть, единственный в своём роде!

— Так и есть! — ответил Бруно, только сначала пристально оглядел Кота, чтобы не ошибиться, сколько его на самом деле.

— Но откуда ты знаешь, что он такой добрый с Мышами?

— Потому что он всегда играет с ними, — ответил Бруно, — чтобы они не скучали.

— Как раз в этом я не уверен, — настаивал Второй Профессор. — Мне кажется, он играет с ними, чтобы их убить!

— Да нет, это просто несчастный случай! — с таким жаром ответил Бруно, что стало ясно: Кот сам развеял все его сомнения. — Когда я дал ему молока, он сказал: «Я научил Мышку новой игре, и она ей очень понравилась». И ещё он сказал: «Иногда происходит несчастный случай: Мышка убивается». И тогда Кот сказал, что это его сильно расстраивает, он сказал, что...

— Если это его так сильно расстраивает, — с негодованием вмешалась Сильвия, — то почему тогда он их съедает, как только они убиваются?

Но и эта загадка не осталась, очевидно, без ответа во время дискуссии по вопросам этики между Бруно и Котом.

— Он сказал... — (Бруно постоянно опускал, как несущественные, свои собственные вопросы Коту, и просто давал сразу Котиные ответы), — он сказал: «Дохлая Мышь никогда не возражает против того, чтобы её съели. Что пользы выбрасывать такую славную Мышку?» И ещё он сказал: «Небежалость...» что-то такое «губит нас, идёт за ней нужда; ты скажешь: “Мышку бы сейчас, что выбросил тогда!”» И он сказал, что...

— Да у него же не было времени наговорить тебе всех этих вещей, — возмущённо перебила его Сильвия.

— Ты не слышала, как говорят Коты! — презрительно отозвался Бруно. — А они очень-очень быстро говорят.

ГЛАВА XXIII. Поросячий Визг

К этому времени все уже насытились, и даже Бруно, когда Профессор предложил ему четвёртый кусок сливового пудинга, имел мужество заявить:

— Мне кажется, трёх порций вполне достаточно.

Профессор вдруг подскочил, как будто его ударило током.

— Вот разиня! Совсем забыл о главнейшей части нашей программы! Второй Профессор обещал исполнить перед нами Историю о Поросёнке — иначе говоря, свой знаменитый «Поросячий Визг»! Вначале там идут Вступительные Куплеты, — добавил он, — и в конце тоже.

— Разве Вступительные Куплеты бывают в конце? — поинтересовалась Сильвия.

— Вы сами скоро убедитесь, — ответил Профессор. — Не помню точно, но мне кажется, что они ещё и в середине есть. — Тут он поднялся из-за стола, и в Пиршественном Зале моментально воцарилась тишина — все подумали, что он собирается произнести речь.

— Господа! — начал Профессор. — Второй Профессор любезно согласился исполнить перед нами одно Стихотворение. Оно называется «Поросячий Визг». До этого дня он ещё ни разу не исполнял этого стихотворения. — Гости оживлённо зашевелились. — И никогда больше не будет его исполнять! — с ударением добавил Профессор. Эти слова вызвали всеобщий восторг, и отовсюду раздались неистовые аплодисменты. Сам Профессор до того распалился, что влез на стол, чтобы возглавить овацию: он принялся дирижировать обеими руками, держа в одной свои очки, а в другой — ложку.

Тут Второй Профессор поднялся из-за стола и начал.

«Птички-невелички, Братья и сестрички, Ждут во хвое, ждут во мху, — Обещали им уху. Поясняю: есть для вас У меня один рассказ. Птички-невелички У одной лисички Обучались ровно год Улыбаться в полный рот. Поясняю: путь такой — Выгнуть книзу рот дугой. Птички-невелички Заплели косички. „Разве их не

красит хвост?“ — Зададите вы вопрос. Поясняю: им хвосты Служат не для красоты. Птички-невелички, Сидя у водички, Ловят мошек, ловят мух, И зевают во весь дух. Поясняю: в этот раз Начинаю свой рассказ. У колонки день и ночку Молодое Порося Всё сидело в одиночку, Громким криком голося. Этот славный Поросёнок Как никто и никогда Был визглив, а также звонок, И сильна его беда. Из другого, верно, края Мимо шёл Верблюд с горбом. „Что болит? Беда какая, Иль тоскуешь ты о ком?“ „Я не болен, не тоскую, — Отвечает Порося, — Только прыгать не могу я, Вот и песня вся!“ Оглядел Верблюд сердито Ряшку, спинку, и бока. „Ты, наверно, от корыта Не отводишь пятачка. У тебя бока что бочки, Широка твоя спина, У тебя не щёки — кочки; Тут диета, брат, нужна. Или вот что: видишь, милый: Две сосны бросают тень? Топать, верно, за три мили, К ним отсюда. Дважды в день Дуй туда — и жди прогресса Не ревя, не голося; Расстаешься с лишним весом — Тут и песня вся!“ Он ушёл — ни толст, ни тонок, Жвачку жёсткую жуя. Вновь забился Поросёнок, Слёзы горькие лия. И украдкою в сторонке Над свинячьею бедой Даже столб водоколонки Плакал ржавою водой. Лягушонок мимо прыгал — Мутный глаз, широкий рот. „О, Свинья! Скажи мне мигом, Что тебя сейчас гнетёт?“ Громко всхлипнув, шмыгнув слабо, Отвечает Порося: „Не могу я прыгать, Жаба, Вот и песня вся!“ Усмехнулся Лягушонок, В грудь ударил кулаком: „О, Свинья! Да я с пелёнок С той наукою знаком! Этот дар у нас с рожденья — Не хвалюсь и не шучу: Мигом за вознагражденье Ловко прыгать научу! Хоть побьешься от падений, Заполучишь синяки, Но зато без затруднений Переймёшь мои прыжки. Десять футов — не высотка, — Убеждал он Порося. — Объясню методу чётко — Тут и песня вся!“ „О, геройская Лягушка! — Порося в ответ кричит. Попроси, что хочешь, душка, И скорей меня учи! Облегчи мои страданья, Помоги моим ногам, Воплоти мои мечтанья, Обучи меня прыжкам!“ „Я хочу одну котлетку, Ту колонку я хочу, Ты добавь ещё креветку, И смотри, как я скачу!“ Подогнул малыш коленки, Крепко в землю уперся, Прыг! — и плюх! на четвереньки — Вот и песня вся! Встал на ножки и к колонке Поросёнок подбежал. „Перепрыгну, спорим!“ — звонко На ходу он завизжал. Он вознёсся как комета, Рухнул наземь как мешок; „Крак!“ — сказало что-то где-то... Был последним тот прыжок».