Сильвия и Бруно
Шрифт:
— Давайте оставим эту неприятную тему. Не споёте ли вы нам что-нибудь, леди Мюриел? Всем известно, что вы умеете петь без аккомпанемента.
— Все песни, которые я знаю — без музыки — боюсь, ужасно сентиментальные! Слёзы у вас наготове?
— Наготове! Наготове! — донеслось со всех сторон, и леди Мюриел — а она отнюдь не была одной из тех поющих дамочек, которые считают приличным уступить мольбам только с третьего или четвёртого раза, да и то прежде сошлются на провалы в памяти, потерю голоса и другие решительные причины соблюдать тишину — сразу начала:
«Сидели на взгорочке три Барсука — Совсем, ну совсем короли! Их чахлый отец не вставал с лежака Вдали от них, вдали, Но жизнь, что привольна была и легка, ВелиЗдесь Бруно внезапно произнёс:
— Для той песенки, Сильвия, которую пели три Трески, нужна немножко другая мелодия. Но её я не смогу спеть, если ты не подыграешь.
Сильвия тут же уселась на крошечный грибок, который по чистой случайности рос рядышком с маргариткой, словно самый обычный в мире стульчик перед самым обычным в мире музыкальным инструментом, и принялась наигрывать на лепестках, как будто это были клавиши органа. Зазвучала музыка, такая восхитительная маленькая музыка! Просто крошечная!
Бруно склонил головку на бок и несколько секунд очень внимательно вслушивался, пока не сумел ухватить мотива. И тогда снова зазвенел мелодичный детский голосок:
Чудеснее сказок об эльфах и слаще Ночных сновидений в таинственной чаще — Для шумного пира, для тихой минуты, Ночная ли тьма или блещут салюты — Отбрось ты любые сомненья — Подходит одно угощенье: Ты пудинг Ипвергис себе нарезай, Затем Аззигума в бокал наливай! И если когда-то найдутся причины Приюта искать на цветочках чужбины, И спросят меня, приглашая обедать: “Какого ты блюда желаешь отведать?” То нет никакого сомненья — Отвечу я без промедленья: “Мне пудинг Ипвергис скорей подавай, Затем Аззигума в бокал наливай!”— Теперь можешь не играть, Сильвия. Ту первую мелодию я гораздо лучше пою без комплимента.
— Он имел в виду, без аккомпанемента, — прошептала Сильвия, улыбнувшись при виде моего удивлённого лица. Затем она сделала руками движение, словно задвигала регистры органа.
«Никак не признают рыбят Барсуки; Трескучий противен им всхлип. Они отродясь не едали ухи, Не то б любили рыб. И только щипают их за плавники, Всё щип, да щип, да щип».Должен заметить, что всякий раз, когда Бруно пел последнюю строку куплета, запятые он вычерчивал в воздухе указательным пальцем. Мне ещё в первый раз подумалось, что он это ловко придумал. Ну в самом деле, для них же не предусмотрено никакого звука — точно как и для вопросительного знака.
Предположим, вы сказали приятелю: «Тебе сегодня лучше» — и вам нужно показать ему, что вы задали вопрос. Тогда что может быть проще, чем начертить в воздухе пальцем знак вопроса? Вы тот час же будете поняты!
«Вдруг старший промолвил: “Не рыбы ль они, Чья Мать с чешуёй и хвостом?” Второй отвечает: “Они! — и одни, А где их отчий дом?” А— Короче говоря, они все отправились по домам, — сказал Бруно, подождав с минуту, не собираюсь ли я чего спросить — он, очевидно, чувствовал, что хоть какое-то пояснение сделать всё же нужно. А мне, в свою очередь, сильно захотелось, чтобы в Обществе тоже было принято какое-нибудь такое правило, согласно которому в заключение каждой песни исполнитель сам бы высказывал направляющее замечание, не морща понапрасну лбы слушателям. Предположим, что некая юная леди закончила щебетать («скрипучим и срывающимся голосом») утончённое стихотворение Шелли «В сновиденьях о тебе прерываю сладость сна...» — насколько было бы приятнее, если бы не вы должны были тотчас же разражаться словами искренней благодарности, но сама певица, покуда натягивает перчатки, а в ваших ушах ещё дребезжат страстные слова «Ты прижми его к себе и разбиться не позволь», обязана была бы пояснить: «Должна заметить, что она не выполнила эту просьбу. Так что оно в конце концов разбилось» [51] .
51
Речь идёт о стихотворении «Индийская серенада». Начальные строки, которыми его обозначает леди Мюриел, даны в переводе Бориса Пастернака, а вот заключительные Кэрролл цитирует неточно вплоть до искажения смысла (вероятно, в интересах рассказа), поэтому их перевод также дан соответственно контексту. «Оно» в объяснении исполнительницы — это сердце влюблённого.
— Так я и знала, — прозвучал спокойный женский голос, когда я встрепенулся от звона бьющегося стекла. — Сначала вы всё сильнее наклоняли его, пока шампанское не пролилось, а потом... Мне показалось, что вы засыпаете. Очень сожалею, что моё пение произвело на вас такое действие!
ГЛАВА XVIII. Дом номер сорок, не все дома
Это произнесла леди Мюриел — и это было единственным, в чём я был уверен в ту минуту. Но как она здесь оказалась — и как я сам здесь оказался — и как тут очутился бокал с шампанским — всё это были вопросы, которые я счёл за благо втихаря обдумать потом, не ограничивая себя какими-либо суждениями до тех пор, пока ситуация не начнёт проясняться.
— Сначала накопим необходимое количество Фактов, а уж затем сформулируем Теорию. — Таков, полагаю, по-настоящему Научный Метод. Я, всё ещё сидя на земле, распрямил спину, протёр глаза и принялся накапливать Факты [52] .
Гладкий, поросший травой склон, увенчанный полускрытыми плющом почтенными развалинами и окаймленный снизу речушкой, поблескивавшей сквозь нависающую крону деревьев; дюжина ярко разодетых людей, которые расселись там и сям небольшими группками; несколько корзин с отброшенными крышками; остатки нашего пикника — таковы оказались Факты, накопленные Учёным Исследователем. Ну а теперь? Какую глубокую и богатую выводами Теорию должен он сформулировать, опираясь на эти Факты? В тупике оказался Исследователь. Но постойте! Один Факт он выпустил-таки из виду. В то время как все остальные кучковались по двое и по трое, Артур сидел в одиночестве; в то время как все языки без умолку болтали, его рот был закрыт; в то время как все лица были веселы, его лицо выглядело мрачным и упадническим. Вот это Факт что надо! Исследователь почувствовал, что Теорию нужно формулировать без проволочек.
52
Здесь начинается Кэрролловская ирония (далее переходящая почти в издевательство) по адресу Герберта Спенсера (см. следующее примечание), а с другой стороны, возможно, и Чарльза Дарвина. Первый рассказывает в своей «Автобиографии», что факты накапливаются у него в мозгу до тех пор, пока сами послушно не сложатся в обобщение. Дарвин пишет о себе в несколько ином ключе: «Я работал в истинно Бэконовской манере: никакой теории, просто набирал как можно больше фактов», — что тоже как будто подпадает под Кэрролловскую иронию. И всё-таки именно Герберт Спенсер был мастером безудержного теоретизирования, не ведавшего ни малейших сомнений, и современники отмечали, что даже в старости его лоб был практически лишён морщин, которые могли бы свидетельствовать о мало-мальски напряжённой мыслительной работе.