Сильвия и Бруно

Льюис Кэрролл

На этот раз гостям тоже предстояла нелегкая задача. Профессор несколько раз приподнимал его голову и хорошенько тряс за плечи, но стоило только его отпустить, как усердный читатель неизменно утыкался носом в книгу, тяжело дыша, словно ему попалось что-нибудь жутко интересное.

— Надо же, какой мечтатель! — воскликнул Профессор. — Наверное, сейчас он изучает самое интересное место в книге! —

С этими словами он обрушил на спину коллеги целый град увесистых тумаков, вопя что было мочи: «Вставай! Слышишь?!» — Большой мечтатель, не правда ли? — обратился он к Бруно.

— Если он всегда спит таким образом, — заметил Бруно, — то конечно!

— Что же нам делать? — проговорил Профессор. — Он с головой ушел в книгу!

— Давайте попробуем закрыть книгу, — предложил Бруно.

— Отличная мысль! — обрадованно воскликнул Профессор и захлопнул книгу настолько быстро, что даже прищемил нос Другого Профессора и несколько раз ущипнул за него.

Другой Профессор мигом вскочил на ноги и понес фолиант в другой конец комнаты, где и водрузил его на законное место в книжном шкафу.

— Я читал восемнадцать часов сорок пять минут, — проговорил он. — А теперь я хотел бы отдохнуть минут сорок с небольшим. Ну как, лекция готова?

— Почти, — поспешно отвечал Профессор. — Я хотел бы задать вам несколько вопросов… у меня возникли затруднения…

— Но банкет, я надеюсь, состоится?

— О да, разумеется! Банкет будет в самом начале. Вы же знаете, на пустой желудок люди обычно не выносят Отвлеченных Наук. А потом состоится бал-маскарад. Короче, нам предстоит целая уйма развлечений!

— А когда начнется бал? — спросил Другой Профессор.

— Я думаю, лучше всего приходить к началу банкета. Знаете, совместное застолье так сближает…

— Да, правильно придумано. Сперва — Приглашение, потом — Угощение, а там и Развлечение. Надеюсь, ваша лекция немало развлечет нас! — проговорил Другой Профессор, во время всего разговора стоявший к нам спиной. Он был занят тем, что вытаскивал одну за другой книги из шкафа и ставил их обратно кверху ногами. Возле него стоял пюпитр с грифельной доской, и ученый муж, перевернув очередную книгу, делал на доске мелом пометку.

— А что касается «Баллады о поросенке», которую вы обещали рассказать, — продолжал Профессор, — я полагаю, ее лучше исполнить ближе к концу банкета: тогда ее будут слушать более спокойно.

— А может, мне спеть ее, а? — с усмешкой спросил Другой Профессор.

— Если сумеете — пожалуйста, — осторожно отвечал Профессор.

— А ну-ка, давайте попробую, — заявил светило науки, направляясь к пианино. — Предположим, я начну в ля-бемоль. — С этими словами он взял ноту. — Ля-ля-ля! Нет, пожалуй лучше в другой октаве… — Он опять взял ноту и обратился к Бруно, стоявшему неподалеку он него. — Ну, как тебе мое пение, дитя мое?

— Лучше не надо, — решительно заявил Бруно. — Очень похоже на кряканье уток.

— Ну, милый мой, первые ноты еще ничего не значат, — со вздохом

решил Профессор. — Послушай лучше всю песенку:

Жил-был Кабанчик. День и ночь Над сломанной трубой Он плакал и — ни шагу прочь: Никто не мог ему помочь, Он прыгать не умел — точь-в-точь Обижен был судьбой.

— Ну, что вы скажете об этой мелодии, Профессор? — доиграв куплет, спросил он.

Профессор ненадолго задумался.

— Знаете, — наконец отвечал он, — некоторые ноты сочетались с соседними, другие — нет, но назвать это мелодией я бы не решился.

— Ну что ж, попробую еще, — заявил Другой Профессор. — С этими словами его пальцы забегали по клавишам, словно лапки навозной мухи.

— Как вам нравится его пение? — понизив голос, обратился к детям Профессор.

— Его не назовешь красивым, — отвечала Сильвия.

— Это просто ужасно! — не задумываясь ответил Бруно.

— Крайности всегда вредны, — примирительно заметил Профессор. Например, трезвость — вещь сама по себе хорошая, если придерживаться ее умеренно. Но если ее довести до крайности, то не избежать недостатков.

— И каковы же ее недостатки? — хотел было спросить я, но Бруно, как обычно, опередил меня:

— И что же это за недостатки?

— Ну, взять хотя бы такой пример, — проговорил Профессор. — Когда человек навеселе (что, сами понимаете, крайность), вместо одного предмета он видит два. Когда же он крайне трезв (а это другая крайность), он воспринимает два явления как одно. И то и другое причиняет беспокойство и неудобство.

— А что такое «неудобство»? — шепотом обратился Бруно к Сильвии.

— Различие между «удобством» и «неудобством» лучше всего можно объяснить на примере, — отвечал Другой Профессор, подслушавший разговор детей. — Давайте вспомним какую-нибудь подходящую Поэму, в которой говорится, ну, например…

Профессор с досадой зажал ладонями уши.

— Если только позволить ему начать Поэму, — обратился он к Сильвии, — он уже не остановится! И ничто не заставит его замолчать!

— И что же, случалось, что он начинал Поэму и никак не мог остановиться? — спросила Сильвия.

— Раза три, не меньше, — отвечал Профессор.

Бруно даже поднялся на цыпочки, чтобы достать губами до уха Сильвии.

— И что же стало с теми тремя поэмами? — прошептал он. — Неужели он до сих пор все еще рассказывает их?

— Тсс! — прошипела Сильвия. — Слышишь? Он говорит!

— Я расскажу их очень быстро, — пробормотал Другой Профессор меланхолическим тоном, потупив глаза, что составляло странный контраст с его лицом, с которого он по рассеянности забыл убрать улыбку. («Впрочем, это была не совсем улыбка, — вспоминала впоследствии Сильвия. — Просто его рот сохранял очертания улыбки, вот и все».)