Сильвия и Бруно
Шрифт:
— Я ни за что не посмею спросить, есть ли у нее кто-нибудь другой! — порывисто проговорил он. — Этого мое сердце просто не выдержит!
— Но неужели благоразумнее даже не спросить об этом? Почему ты должен разбить свою жизнь из-за какого-то «а вдруг»?
— Говорю тебе, что я просто не смею!
— Хочешь, я спрошу ее об этом? — на правах старинного друга предложил
— Нет, ни за что! — в ужасе воскликнул он. — Заклинаю тебя — не делай этого! Давай немного подождем.
— Как тебе угодно, — отвечал я, сочтя за благо не сыпать соль на его сердечные раны. — Кстати, — заметил я, — сегодня вечером я буду на званом ужине у Графа. Так что я своими глазами увижу, как у них обстоят дела, не проронив ни единого слова!
День оказался ужасно жарким; идти на прогулку или заняться чем-нибудь было решительно невозможно, и я подумал, что в такую пору ничего особенного не случится.
Прежде всего я хотел бы знать — ах, дорогие дети, которым доведется читать эти страницы! — почему Феи всегда учат нас исполнять наши обязанности и поправляют, если мы совершаем какие-нибудь ошибки, а мы так ничему и не можем их научить?! Ведь не считаете же вы, что эти самые Феи совершенно безгрешны, лишены самонадеянности, неупрямы и незадиристы? Говорить так — значит городить чепуху! А раз так, не кажется ли вам, что от небольшой нотации или наказания они станут еще лучше, а?
Я не вижу причин, почему это нельзя было бы испробовать на практике; более того, я почти убежден, что если бы нам удалось поймать Фею, поставить ее в угол и день или даже два не давать ей ничего, кроме хлеба и воды, ее ангельский (точнее, фейский) характер стал бы от этого только лучше. Во всяком случае, самонадеянности бы у нее наверняка поубавилось.
Следующий вопрос — в какое время лучше всего наблюдать за Феями? Мне кажется, мне есть что рассказать вам об этом.
Первое условие: день должен быть жарким (это очень важно!), а вы должны пребывать в полудремотном состоянии, но совсем чуть-чуть, глаза должны быть открыты. Кроме того, вы должны пребывать в «феерическом» расположении духа (шотландцы называют это трепетом); пожалуй, это слово подходит, но, если вы сами не понимаете, что оно, собственно говоря, означает, боюсь, я не сумею ничего объяснить вам. Вам придется подождать появления какой-нибудь Феи, и тогда вам все сразу станет ясно.
И, наконец, последнее: кругом не должны стрекотать сверчки. Я не смогу этого объяснить: вам придется просто-напросто принять это на веру, вот и все.
Первое, что я заметил, беззаботно шагая по просторной поляне в лесу, был большой Жук, лежавший на спинке, отчаянно шевеля лапками. Я опустился на колени, чтобы помочь бедняге встать на лапки. Иной раз сразу и не решишь, что лучше для самого насекомого; ну, например, я и сам не знаю, что я предпочел бы, будь я мотыльком: держаться подальше от свечи или налететь прямо на нее и опалить крылышки. Или, допустим, будь я пауком, я не знаю, обрадовался бы я или нет, если бы моя паутина оказалась изодранной в клочки, а муха улетела. Одно я знаю наверняка: если бы я был жуком и шлепнулся на спинку кверху лапками, я был бы просто счастлив, если бы мне помогли перевернуться.
Итак, как я уже сказал, я опустился на колени и взял было прутик, чтобы перевернуть Жука на лапки, как вдруг увидел нечто такое, что заставило меня резко отпрянуть, затаив дыхание, чтобы ненароком не зашуметь и не спугнуть это крошечное создание…
Нельзя сказать, чтобы она — а это была именно она — была слишком
Сильвия (признаться, я не сразу узнал ее имя), как и я, стояла на коленях, пытаясь помочь Жуку; но, чтобы перевернуть его обратно на лапки, ей требовалось нечто большее, чем прутик. И она обеими ручками ухватилась за него, стараясь перевернуть тяжеленного Жука; и все это время она уговаривала его, как уговаривает нянька упавшего малыша:
— Так, так! Да не плачь ты! Ты еще жив и цел и невредим. А если бы нет, ты бы не смог плакать, подумай сам! Это замечательное лекарство от плача! И как это только тебя угораздило перевернуться?! Впрочем, не отвечай, я и сама могу догадаться. Бродил, как обычно, по песочным ямкам, задрав голову на небо. А когда бродишь по таким ямкам, задравши голову, того и жди, что перевернешься. Сам видишь!
Жук со вздохом пробормотал нечто вроде «вижу…», а Сильвия тем временем продолжала:
— Впрочем, что я говорю! Ты не из таких! Ты всегда бегаешь подняв голову — ты ведь ужасно самонадеянный. А знаешь, сколько ног сломано из-за этого! О да, конечно, ты пока что ног не ломал! Но что толку от твоих шести ног, если тебе только и остается, что перебирать ими в воздухе: ведь перевернуться ты не можешь! Ноги хороши, чтобы бегать, сам знаешь. Ну, ну, не распускай крылышки: я еще не все сказала. Ступай-ка к лягушке, которая живет вот под тем лютиком, и передай ей от меня привет — привет от Сильвии. Кстати, ты сможешь сказать «привет»?
Жук попытался и, надеюсь, ему это удалось.
— Так, хорошо. А еще попроси, чтобы она дала тебе немного той целебной мази, которую я вчера оставила ей. А еще лучше пускай она сама помажет тебя этой мазью. Правда, лапки у нее холодные, но ты не обращай внимания на это.
Я думаю, Жуку не слишком понравилась эта мысль, потому что Сильвия продолжала настаивать:
— Ну-ну, незачем быть таким гордецом и задирать нос. Ты не бог весть какая величина, чтобы лягушка не могла смазать тебя мазью. По правде сказать, ты даже весьма обязан ей. Допустим, вокруг не было бы вообще никого, кроме огромной жабы. Как бы тебе это понравилось, а?
Наступила небольшая пауза, и Сильвия добавила:
— Ну, теперь можешь идти. Будь послушным жучком и не задирай нос на небо. — И тут начался один из тех ритуалов жужжания, шуршания и бесконечного пританцовывания, который совершает жук всякий раз, когда собирается взлететь, но еще не решил, куда именно ему направиться. Наконец, описав один из широких зигзагов, он врезался прямехонько мне в лицо. А когда я немного пришел в себя от неожиданности, крошки Феи и след простыл.
Я растерянно поглядел по сторонам, пытаясь отыскать крошку, но все было напрасно: феерическое настроение бесследно исчезло, и вокруг опять неистово стрекотали сверчки. Короче, все было кончено.