Сильвия и Бруно
Шрифт:
— Ну что, истратил — готова поклясться, что так и есть — весь свой заработок на это чертово пиво, напился как свинья и притащился домой?
— А вот и нет! — негромко, почти шепотом, пробормотал муж, выкладывая на стол содержимое карманов. — Вот он — заработок, жена. Все до последнего пенни.
Женщина всплеснула руками и схватилась за сердце, не в силах прийти в себя от изумления.
— Что, это чертово пиво куда-то подевалось?
— Никуда оно не девалось, — отвечал он голосом, в котором слышалась скорее печаль, чем обида. — Просто я сегодня решил не пить ни капли. Хватит! — вдруг воскликнул
При этих словах женщина опустилась на колени перед колыбелью. Казалось, она не видела и не слышала мужа. Воздев руки к небу, она замерла, вновь и вновь повторяя:
— О боже! О боже!
Сильвия и Бруно мягко опустили ее руки, и она, сама того не замечая, обняла детей. Ее глаза были устремлены ввысь, а губы беззвучно шептали благодарственную молитву. Муж по-прежнему сидел, закрыв лицо руками и не произнося ни звука. Нетрудно было заметить, что беззвучные рыдания сотрясали его с головы до пят.
Когда же он наконец поднял голову, его лицо было мокрым от слез.
— Полли! — нежно проговорил он, возвысив голос. — Бедная моя старушка Полли!
Жена медленно поднялась с колен, подошла и удивленно, словно только что проснувшись, поглядела на него.
— Кто это назвал меня старушкой Полли? — спросила она. В ее голосе послышалась игривая ирония, глаза так и сверкали, а на бледном лице заиграл румянец Молодости. Теперь она походила скорее на счастливую семнадцатилетнюю девушку, чем на усталую женщину лет сорока. — Неужто мой собственный парень Вилли, поджидающий меня у перелаза?
Лицо Вилли тоже буквально преобразилось. Оно засияло каким-то чарующим светом, и он стал похож на счастливого парня. О, они и впрямь были совсем как парень и девушка! Вилли одной рукой обнял жену, а другой отодвинул от себя подальше пригоршню монет, словно боясь чего-то.
— Забирай их, женушка, — пробормотал он, — все забирай! Приготовь нам чего-нибудь поесть, но первым делом свари молочный суп для нашей крошки…
— Моей крошки! — прошептала бедная жена, собирая деньги. — Моей бедняжки! — С этими словами она направилась к двери, но затем какая-то мысль остановила ее. Она подбежала к колыбельке и, опустившись на колени, поцеловала спящую дочку, а затем бросилась в объятия мужа, который порывисто прижал ее к сердцу. А в следующую минуту она опять подбежала к двери и сняла со стены кувшин, висевший на крючке.
Мы поспешили за ней, стараясь не отстать. Пройдя несколько домов, мы увидели покачивающуюся на гвозде вывеску, на которой красовалось слово «Молочная». Жена Вилли вошла в дверь, у которой сидела маленькая курчавая белая собачка, которая, по-видимому пребывая в феерическом настроении, сразу почуяла детей и приветливо замахала хвостиком. Когда я вошел, молочник считал монеты.
— Ты берешь для себя или для своей крошки? — спросил он, наливая в кувшин молоко и вопросительно
— Для малютки! — не задумываясь отвечала она. — Но если я и сама выпью капельку, большой беды не будет, верно?
— Это верно, — отвечал молочник, отворачиваясь. — Будь спокойна, я тебя не обманываю. — С этими словами, держа кувшин в руке, он подошел к полке, уставленной бутылочками, снял одну из них и незаметно влил в кувшин бутылочку сливок, бормоча себе под нос: «Может, от этого ей, бедняжке, хоть немного полегчает!»
Женщина ничего не заметила, а просто повернулась и, бросив привычное «Спасибо, хозяин!», вышла из молочной. Но дети видели все, и когда мы поспешили за женщиной, Бруно заметил:
— Это уфасно любезно с его стороны! Он мне очень нравится. Если бы я был богат, я подарил бы ему сто фунтов и сдобную булочку! А эта зверюшка плохо знает свое дело!
Эти слова относились к собачке молочника, которая явно забыла, как она буквально только что встречала нас, и теперь держалась на почтительном расстоянии, изо всех сил стараясь «поторопить уходящих гостей» заливистым лаем и тявканьем, вероятно рассчитывая, что мы от страха припустимся наутек.
— Какое же у собак дело? — рассмеялась Сильвия. — Собаки ведь не держат лавок и не дают сдачи?
— Не дело сестрам смеяться над своими братиками, — обиженно возразил Бруно. — А собачье дело — лаять, только не так, как эта вредина. Надо сперва долаять один лай, а потом браться за другой. Надо… Ах, Сильвия, гляди: обдуванчики!
В следующее мгновение счастливые дети уже бежали по траве, направляясь к своим любимым одуванчикам.
Пока я стоял и любовался ими, у меня возникло странное, давно забытое чувство: на месте зеленой лужайки вдруг возникла железнодорожная платформа, а вместо летящей фигурки Сильвии я, казалось, видел стройную фигуру леди Мюриэл. Но все произошло настолько быстро, что я не успел заметить, преобразился ли Бруно, превратился ли он в пожилого мужчину, которого она хотела догнать…
Когда я вернулся в маленькую гостиную, которую мы делили с Артуром на двоих, он стоял, повернувшись спиной ко мне, и глядел в распахнутое окно, как видно, не заметив моего появления. На столе стояла недопитая чашка чая; на другом конце стола лежало письмо, очевидно только что начатое; на нем красовалось перо. На диване валялась открытая книжка; на стуле виднелась свежая лондонская газета, а на столике, стоявшем возле него, я заметил нераскуренную сигару и открытый коробок спичек. Все это говорило о том, что доктор, обычно такой хладнокровный и собранный, пытался найти себе какое-нибудь занятие и никак не мог ни на чем остановиться!
— Это ужасно непохоже на вас, доктор! — начал было я, но тут же умолк, когда он, услышав мои слова, обернулся ко мне. Боже, как чудесно преобразился весь его облик! Право, мне никогда еще не доводилось видеть лица, буквально сияющего от счастья, или глаз, искрящихся таким неземным светом! «Наверное, — подумал я, — примерно так выглядел ангел-вестник, принесший пастухам, которые стерегли ночью свои стада, благую весть „на земли мир, в человецех благоволение“!»
— Да, дружище! — проговорил Артур в ответ на вопрос, который он тотчас прочел на моем лице. — Это правда! Наконец-то.