Сильвия и Голландские исторические миниатюры
Шрифт:
– Да, он выскочка, и называй его господином Альфонсом, – завторила ей Карлина.
Первая пара вышла на корт. Барон был моложавым джентльменом семидесяти лет. Он уверенно двигался по корту, и его противнику, моих лет, было не просто сдерживать аристократический напор. Смотреть за ними было увлекательно. Большая стая попугаев села в кустах изгороди, начав тропический концерт. Мои дамы беспрестанно тараторили, и их оживлённая беседа слилась в один ряд, в котором я не различал, кто из них что говорит:
– Этот Альфонс раздражает меня своей самоуверенностью… Да, он нахал, но
Эта светская беседа лилась в унисон крикам стаи попугаев и стуку мяча. И вдруг, когда эта какофония стала единым звуковым потоком, управляемым полётом теннисного мяча, в фигуре младшего игрока всё явственнее стали проступать знакомые, давно виденные черты.
– Как зовут Альфонса? – спросил я, впрочем, и без болтушек уже точно зная имя.
– Карлина, дорогая, сходи и посмотри имя в журнале, – попросила Верочка.
– Не ходите. Я знаю. Его зовут Эрик, – я остановил их.
– Откуда ты это знаешь? Ведь он только приехал из Лимбурга и здесь новичок, – уставилась на меня Верочка.
– Он уже не новичок, дорогая, – заспорила Карлина. – Вот увидишь, он запряжёт Хендрику. Она сама жаждет отдать ему всё, что имеет.
– Боюсь, что да, – резюмировала Верочка. – Наконец-то джентльмены закончили партию… – Джентльмены, поднимайтесь к нам! – закричала Карлина.
Барон, помахав рукой, скрылся из вида, а Эрик, высокий, стройный, с ослепительной улыбкой, легко взбежал по ступенькам и элегантно упал в предложенное кресло.
– Вы новичок? – сразу же спросил он меня.
– Я гость.
– О, вот как? А с кем вы? Ведь гость может прийти лишь в сопровождении действительного члена клуба, – заинтересовался Эрик.
– Он здесь по желанию нашего благородного друга, – протараторила Верочка.
– Он изучает жизнь и деяния его высочества наследного принца Оранского, – не упустила случая вставить словечко Карлина.
– Значит вы русский. Ведь только русские интересуются великими деяниями нашего принца, а не его проделками.
– Да, я русский, дорогой Эрик, и ты должен помнить меня.
– Я? Вас? Извините, но не помню.
– А Сильвию?
– Здесь произнесено женское имя? Мы её знаем? – затрещала Верочка.
– Посторонних дам вы обязаны обсуждать в другом месте, джентльмены, – заявила Карлина.
– Но потом сами всё расскажете нам! Обещайте, джентльмены, – вставила Верочка.
– Кажется, наш гость собирается похоронить безупречную репутацию всеми уважаемого кандидата в члены клуба, – веселилась Карлина.
– Честное слово, джентльмены, мы ждём скандала, – поддакнула Верочка. – Начинайте же, мы ждём!
– Может лучше встретиться в другом месте? – Эрик взял себя в руки. – Скажите, какой ресторан вам удобен, и я буду ждать вас в семь вечера.
– Вечером я иду в театр, – ответил я.
– Прекрасно, давно не был в театре и с удовольствием составлю компанию. Я возьму билеты в ложу.
– В таком случае, вечером в семь в городском
– Что же там дают? Может, и мы пойдём… Мы с радостью составим вам компанию, – дружно обрадовались подружки.
– Сегодня будет «Тартюф» Мольера.
– Фи, какая скука! Там будут только пенсионеры, – расстроилась Верочка.
– Идите сами, а завтра нам расскажете, – вставила Карлина.
– Особенно о скандалах, не забудьте, – завершила Верочка.
Мои милые сопровождающие дамы позволили нам с Эриком встретиться с глазу на глаз. Мы раскланялись, и под треск зелёных попугаев я отбыл домой, чиститься, гладиться и скрестись перед посещением любимого Мольера, нечастого гостя на голландских подмостках.
II.
Моё знакомство с Сильвией началось именно с Мольера в августе восемьдевятого года. Тогда в антракте «Тартюфа» в МХАТе в Камергерском ко мне подошла пожилая пара.
– Вы едете в Голландию? – без предисловий спросила дама.
Я вздрогнул от предчувствия необыкновенного.
– Да, сударыня, собираюсь отбыть через две недели, на три месяца до конца ноября, – ответил я.
– Вы не удивляйтесь моему вопросу. Москва такая маленькая, что все мы знаем друг о друге. Мы преподаём в консерватории, у нас есть общие знакомые, и мы хотели бы попросить вас о небольшом одолжении.
Тут прозвенел звонок, и мы разошлись, уговорившись встретиться по окончании спектакля. Играл, злодейски священнодействовал великолепный Любшин, заставляя зал до изнеможения стонать от смеха. То был любимый, знакомый с детства мир театра, далёкий от повседневного бытия, мир интриг и заговоров, благородства и злодеяний, высоких чувств и грехопадений. Добродетель у Мольера торжествует, и потому – тем более в МХАТе – на его
спектаклях меня никогда не покидало предвкушение финального разоблачения обманщика. Этот мир существует лишь в театре, и потому мы вновь и вновь стремимся под его кров. Всё было, как обычно – прекрасные актёры, великолепная постановка и даже маленький оркестр, придававший преставлению особый, старомодный шарм.
Мольер закончился привычными бисированием и чествованием славного актёрского ансамбля, и затем с новыми знакомыми я прошёлся по Тверской.
Ещё в театре, сразу после знакомства, я догадывался, что, поскольку пара консерваторская и интересуется Голландией, то речь пойдёт о пианисте-беглеце Юрии Егорове, обосновавшемся в Амстердаме и умершем там год назад.
Отчасти, так и случилось. Старики близко знали виртуоза, победителя конкурса Чайковского, по годам его учёбы в стенах «консы» и, насколько было возможно в то время, внимательно следили за его зарубежной карьерой, радуясь каждому самому маленькому известию о своём ученике, но не позволяя себе высказываться вслух. Для многих Егоров был богом, новым мессией, и там, за границей, на чужбине, умер молодым, в расцвете сил, от неизвестной нам болезни, которой в скором времени дадут название СПИД. А через полгода после его смерти границы нашей страны раскрылись миру, и мои новые знакомые сразу же поехали в Амстердам, чтобы посетить захоронение ученика.