Симбионт
Шрифт:
— Но как объяснить их запоздалое использование? Они ведь всё же встали на две ноги.
— Встали, и это, пожалуй, было своего рода признанием поражения. Если бы мне дали данные вскрытия этих существ, я бы мог сказать всё точнее. Может ведь оказаться, что это устаревшие модели.
— То есть, вы предполагаете, что они признали нашу форму, и воспользовались ею, чтобы переломить войну?
— Есть ещё другая версия, немного непохожая, но вяжущаяся с тем, что их создатели были такими же, как мы. Двуногая форма всегда была для них чем-то вроде табу. Машины были запрограммированы не применять её ни при каких обстоятельствах.
— Но почему?
— Да всё просто — создатели боялись, что их детище достигнет
— Но они могли это сделать и раньше, разве нет?
— Нет. Всё, что они делали здесь, всё, что они преодолели, они делали в соответствии с программой. Сложно преодолеть то, что управляет твоими действиями. Но последнее исступление как-то это изменило. Пока сложно сказать, как.
Ливин своими тонкими пальцами аккуратно вытянул ещё одну сигарету из пачки, лежавшей на столе. Он закурил и задумался, как будто бы ответ, который ему был нужен, вот-вот должен был родиться в его голове, и Хайес молчал, чтобы не мешать ходу мыслей. Возможно, в голове советника сейчас заговорит учёный, и его измышления будут полезны в том числе и старому зануде. Ему тоже хотелось закурить, но он сдерживался, желая приберечь эту сигарету на момент, когда она будет более уместна.
— Вы ведь понимаете, — тихо начал Ливин, — что мы в совете не просто так занимаем места. У вас свой фронт, у нас свой. На нашем мы должны глядеть в будущее достаточно далеко, чтобы люди продолжали существовать и развиваться. В масштабах космоса это очень сложно, именно поэтому совет сам по себе сложен и многочисленен. Но иногда даже это не помогает, потому что количество знающих мозгов это ещё не всё.
Он повернулся к Хайесу и сделал глубокую затяжку. Чувствовалось его беспокойство, как будто бы он ещё не услышал и не вывел того, что можно было бы сказать совету, когда его спросят.
— Количество не гарантирует знания, — продолжал советник, — не гарантирует понимания. Можно и толпой блуждать во тьме, и в одиночку разжечь свет. Я наслушался учёных, освещающих этот вопрос, но неспособных осветить, и поэтому обращаюсь к вам уже который раз. Не требую от вас точной концепции, подтверждённой математически, но всё ещё не могу найти у вас что-то такое, что дало бы понимание.
Ненадолго воцарилась тишина. Хайес взял со стола свою пачку с сигаретами, достал одну и закурил.
— Я понимаю вас, советник, — сказал он, выпустив первое облако дыма, — но и вы меня поймите. Вы ведь не считаете, что я готов говорить вам первую попавшуюся ерунду, лишь бы умно выглядеть перед советом в вашем лице?
— Нет, не считаю, — сухо, но правдиво ответил Ливин.
— Так вот, меня неопределённости собственных теорий тяготят не меньше, чем вас. Я почти уверен в том, что даже больше. Только вы тяготитесь в стратегическом плане, а я в научном. Вам, верно, кажется, что я не понимаю вашей тревоги. Ошибаетесь. Я представляю, что будет, если мы найдём целую планету, занятую теми миуки, к которым мы привыкли. А если все миры в этом направлении будут подконтрольны им? И что будет, если с момента обнаружения у нас уже не получится даже оставить их в покое? Мне это понятно, и я осознаю ваши тревоги.
— Тогда дайте мне концепцию! — Ливин сказал строго и быстро, и как будто бы лишь капля терпения отделяла его от того, чтобы ударить кулаком по столу и начать требовать.
— Я немного не договорил, — спокойно выдохнув и игнорируя восклицания советника, продолжил Хайес, — я сам нахожусь в дурацком положении. Я как сыщик из старинных романов. Вот только на место преступления меня позвали спустя триста лет. Убийца уже успел захватить целые регионы планеты и погибнуть, убитый истлел и разложился, а все следы стёрты. Что я должен
— Я не могу сказать совету, что Империю хоть со сколько-нибудь малой вероятностью ждёт гибель, — устало и с горечью сказал Ливин.
— В условиях космоса обратное вы также не можете утверждать. Где гарантии, что в очередном открытом мире нас не ждут свои отдельные миуки, которые набросятся на нас с таким остервенением, что мы даже сбежать не сможем?
— Одно дело вероятность. Человек тоже может споткнуться и проломить череп о ступеньку каждый день. Но мы ходим и не боимся. Другое же дело — если я вам скажу: идите на первый этаж, Хайес, но где-то на этом пути есть ступенька, на которой вы точно споткнётесь и точно проломите череп. Уже не будет того спокойствия.
— Моё спокойствие в этом случае — шлем из новых материалов, новые ботинки, которые не проскользнут ни при каких условиях. Моё спокойствие — иной принцип преодоления ступенек. В конце концов, я могу надеть индивидуальный летательный аппарат и спуститься на нём. Мне потребуется навык, чтобы не врезаться в потолок, но я справлюсь. Чем занимаются десятки групп, которым доверили вскрытие всех тел миуки? Тех миуки, к которым меня даже не допустили.
Хайес со злобой ткнул указательным пальцем в стол, да с такой силой, что тот прогнулся, а кончик его побелел. Здесь Ливину удалось вывести его на чистую воду. Старый зануда хочет знать всё. Его не устраивает намеренное разделение групп, чтобы результаты их исследований не смешивались и, как следствие, не искажались, влияя друг на друга. Кто-то невольно начнёт подгонять свои результаты под работу других, для себя ли лично, или же для кажущегося ему успеха общего дела. Кто-то будет заимствовать более общие мысли и описывать увиденное, опираясь на результаты других. Нет. Подлинная правда здесь находилась во множестве независимых работ, каждая из которых была чиста, как модифицированный алмаз, и только тогда она, подобно резаку с модифицированным алмазом будет высекать истину из заготовки предположений.
— Они просто совершеннее, — теперь спокойно говорил уже Ливин, — но на деле — всё те же жуки. Да, это грубое определение, неверный термин, как сказали бы учёные. Даже то, что мы знаем, здесь нужно называть не насекомыми, а насекомоподобными. Но я часто общаюсь с военными. Они люди прямые — видят жуков, называют жуками. Так что простите мне эту вольность. Но я отвлёкся. Я вам могу сказать, что они лишь используют более совершенную конструкцию, создают новые волокна, но если вы хотите понять что-то об их прошлом, это не то место, где нужно искать. И я не уверен в том, что это вам что-то даст.
— Я бы согласился с вами, но вы ошибаетесь, — победно улыбнулся Хайес, — я помню особых миуки в районе сто второй. К ним меня тоже не допустили, да и до сих пор я данных не получу, даже если попрошу. Но они меня и не интересуют. Что изменится, если я скажу, что уже тогда можно было многое о них понять? Мне важны монстры, бушевавшие в последние дни. Я объясню. В исступлении они преступили через табу, и использовали человекообразную форму. Мы вскрыли их глубину. Заставили использовать самые последние резервы. Это может значить, что и в других конструкциях было что-то такое, что они никогда раньше не делали, а значит, это тоже из самой глубины. В одной несчастной головёнке это можно будет увидеть. Но это не под силу тем, кто привык просто вскрывать монстров, сканировать их строение, документировать его и докладывать наверх. Простите мне мою самоуверенность, но в данном случае сделать это смогу только я.