Симбиоз
Шрифт:
Не жалуют тут мою любимую, да и на меня мужчина смотрит уже не слишком доброжелательно.
Других людей что-то не видно. Куда они подевались? Маленькие домики стоят тесно, других построек между ними нет. Ни сарайчика, ни заборчика - только хижины и шелковистая трава между ними.
А вот в жилищах кто-то есть: долетают обрывки разговоров, возгласы, стоны. Похоже, они заняты собой, и моя персона их нисколько не интересует. Во всяком случае, никто не выглянул из двери, и за маленькими окнами не заметно движения.
Почему между домами такие маленькие расстояния? Неужели
Через поле в сторону реки идут узкие дорожки, на которых зеленеет та же трава. Вглядываюсь в посевы: под кустами просто земля, никакой травы нет. Странно, ведь по тропинкам обычно ходят и вытаптывают все, что на них растет, а тут наоборот.
Поворачиваю налево и иду вдоль поля. Дома с другой стороны заканчиваются, и газон становится очень широким. Меня это уже не интересует: прямо по курсу я вижу одинокую хижину.
Вместо двери здесь занавеска из множества связанных между собой коротких палочек, сквозь эту символическую преграду просвечивает ткань - еще одна штора. От моего прикосновения палочки звонко стучат друг о друга, в домике в ответ шуршат, и из-за занавески выходит заспанная Таа.
– Пришел?
Говорит она негромко, и тот, кто с ней не знаком, может посчитать ее равнодушной. Однако я вижу: она широко и искренне улыбается, она рада. У меня наверняка тоже рот до ушей - посмотреть бы на себя со стороны.
Вместо приветствия и нежных слов, приличествующих случаю, сообщаю:
– Мне сказали, что ты ненормальная замарашка.
– Тебя встретил кто-то очень вежливый, - улыбка Таа становится совсем счастливой.
– На самом деле, меня здесь зовут сумасшедшей вонючкой.
– Почему? Пахнешь ты вкусно.
– А ты немного вспотел. Но это не важно.
– А почему весь народ сидит в домиках?
– Время утреннего секса. Так что пошли! Постель здесь не такая мягкая, как в узлах, но я старалась, когда ее делала.
Говорить всегда, как Золаа, Таа не умеет, но многие занятия можно чередовать.
Здесь все мужчины спят со всеми женщинами, но Таа в этом процессе не участвует. Чтобы избавиться от излишнего внимания сильной половины человечества, ей пришлось поселиться на отшибе и реже появляться на людях.
Вот и сейчас я слышу голоса снаружи - это работают женщины на поле. Мы же с Таа преспокойно лежим в домике, а трудиться пойдем позже, когда все разойдутся. Любимая дремлет, да и у меня глаза закрываются.
– Ван, вставай! Пора работать.
– Таа, где здесь туалет?
– Прямо за хижиной.
С сомнением смотрю на ровную зеленую травку. Как известно, в отхожем месте присутствует не слишком приятный запах, поэтому туалет рядом с жильем - порядочная глупость.
Таа прерывает мои размышления:
– Дилт все приберет - пахнуть не будет.
С недоумением гляжу по сторонам: тут кругом только трава. Кто убирать будет?
– Трава - это Дилт, - поясняет Таа.
Вот почему этой растительности жара нипочем, ведь зелененькую травку могучий организм подпитывает.
Жара жуткая, люди все попрятались, а у нас работа только началась. У Таа рядом с домом свой участок, на котором она выращивает злаки. Зерно на кустах, ближайших к зеленому газону, уже поспело - пора убирать урожай.
Срезаем колосья каменными ножами. Орудия труда здесь снабжены деревянными ручками, намертво приклеенными к каменным лезвиям. Интересно, откуда такой клей?
Солнце слепит, пот заливает глаза - тяжело, но Таа словно не замечает жары. Наконец набираем два мешка колосьев, теперь их нужно отнести к Дилту. Подъем пологий, мешок довольно легкий. Пытаюсь отобрать у Таа мешок, чтобы нести оба - не дает. Впрочем, идти недалеко.
Низ живой стены выступает метра на полтора - получается длинная горизонтальная плоскость на уровне пояса. Таа хлопает ладошкой по этой поверхности - появляется щель, которая довольно быстро расширяется и превращается в овальное отверстие. Высыпаем в него колосья из мешков - дело закончено.
Шагаем вдоль стены. Если присмотреться, можно заметить контуры множества дверей. Таа толкает одну из них, и створка, изгибаясь, открывается. За привычной дверью такая же привычная ванная.
Ни рядом со стеной, ни между деревьями не видно никого.
– Все спят, - поясняет Таа.
– Скоро здесь будет шумно: все пойдут в туалеты и споласкиваться после отдыха.
Оказывается, ванных тут много, а ватерклозетов еще больше.
Таа поднимает заслонку и достает из окошка полный бурдючок, из соседнего проема извлекает узелок с зерном.
– Тем, кто не работает, еду не дают, - сообщает моя спутница.
Однако я получаю продуктовый набор: то ли мне как новичку сделали послабление, то ли Дилт уже занес меня в списки работающих. Думаю, здесь можно прожить и лентяю, ведь колосок срезать можно всегда, а Таа говорила, что семена прибрежного тростника тоже съедобны. А если еще рыбку в углях испечь или шашлычок пожарить, вообще все замечательно будет. Интересно, а в реке рыба есть?
Чуть позже я узнал, что тут можно и рыбы наловить, и ящерицу подстрелить, а вот сварить или пожарить не получится.
– Я пробовала огонь добыть, - делится опытом Таа.
– У меня получилось, но его туман потушил.
Все ясно: там, где Дилт, о костре или печке придется забыть. В определенном месте увеличить влажность воздуха настолько, чтобы погас огонь - это надо суметь. Человеку остается только повиноваться такому могучему существу.
До того как солнце начало клониться к горизонту, мы успели дважды сходить на берег реки и нарезать по две вязанки зеленого тростника. Стебли и листья пошли на корм гигантским хомякам. Эти животные очень похожи на зверьков, обитающих во внутренних полостях, но больше в десятки раз. Живет местная скотина рядом со стеной Дилта под открытым небом. Изгородь со стороны реки - самый натуральный плетень, такие некогда защищали огороды в наших деревнях. Однако ходят хомяки не по обычной земле, а по траве, выращенной Дилтом. Кроме обычного молока, животное величиной с хорошего теленка съедает немало зеленого корма.