Симеон Гордый
Шрифт:
– Прости, князь! Я только что получил весть о том, чаял сказати тебе, да, вишь, не успел.
– Костянтин в Орде! – в задумчивости протянул Симеон и вдруг вспыхнул взором: – Что ж! Это меняет дело! На Москве уведали уже о том?
– Чаю – никто. Ты первый, князь!
– Добро! – склонил голову Симеон. – Так я отсылаю тебя в Орду. И пишу грамоту царю. Тайную. С просьбой – помочь тебе в споре с дядею! Понял?!
– Да! – растерянно произнес Всеволод.
– Тайную грамоту! Быть может, в ней совет – убить тебя, словно отца или… или твоего брата Федора! Убить, сперва обласкав и обнадежив! Понял ты это?!
– Я верю тебе, Семен Иваныч! И Маша…
– Молчи! –
– Не ведаю, князь! – глухо ответил Всеволод. – Сердце девичье кто же весть? Однако, мыслю, – он приодержался и докончил почти шепотом: – пошла бы.
– Ступай! – отмолвил Симеон, не отнимая рук от лица. – Готовься в путь. Грамоту ушлю ночью с киличеем своим, Аминем. Помни и то, что ханская прихоть не в воле моей! И – молчи!
Он отнял руки, справясь с собою. Встал. Сверкающим взором прожег Всеволода. Тот, шатнувшись, даже отступил назад.
– Спасибо, князь! – Всеволод неловко склонился в поклоне.
– Ни слова больше! Ступай, – возразил Симеон.
Назавтра тверские бояре и кмети во главе со Всеволодом потянули долгим табором по коломенской дороге в Орду. Семен послал наказать, чтобы в пути обходили чумные города и береглись встречных, а воду пили токмо из чистых ручьев и ключей. Решась писать о Всеволоде самому Джанибеку, Семен вовсе не хотел, чтобы тверской княжич попусту погинул в степи.
Глава 73
Алексий, озабоченный скорым отъездом тверичей, не находил себе места. Что-то было не так, что-то Симеон утаил от него! Он имел долгую молвь со Стефаном. Не хочет ли Алексий, дабы он, Стефан, открывал ему тайны исповеди, вопросил Стефан устало. Алексий опустил голову, задумался. Нет, этого он не хотел! Церковь потеряет путь к Богу, ежели начнет служить земной власти.
Они сидели все в той же келье. Стефан хоть и перешел в покои настоятеля, но в дни наездов Алексия почасту уединялся с ним в прежнем их обиталище. Стефан, усталый от огромной и многообразной работы настоятеля, казавшейся много легче со стороны, чуть пригорбил стан, склонил чело, очи совсем утонули в темных провалах глазниц. Островатое лицо Алексия тоже было устало и бессолнечно. И на него свалилось излиха напастей и бед. Да, конечно, тайны исповеди он у Стефана выпытывать не имеет права! И все же… Стефан шевельнулся, сказал:
– Владыка, быть может, я погрешаю ныне, но скажу тебе то, в чем великий князь не признавался мне и на исповеди, но что я почуял… понял сердцем, ибо некогда, в грешной жизни моей, было подобное, и чувства те я с тех пор умею читать!
– Симеон?..
– Любит тверскую княжну Марию, дочь Александра.
Алексий встал. Как он сам не понял, не постиг прежде! Как он не сумел предотвратить этой беды!
– Сядь, владыко! – сказал Стефан тихо. – Великий князь спит. А ныне помысли о сем келейно. Я не ведаю… Не могу воспретить или разрешить… Прости, Алексий, прости и меня вместе с ним!
Потрескивала затопленная печь. Оба в молчании опустились на колена перед божницей и стали молиться. Один – о себе и великом князе, другой – о великом князе и русской земле. Да будет молитва их услышана Господом!
В ближайшие два дня Алексий выбрал-таки час застать князя одного. Решительно увел его за собою на глядень городовой стены, оставя стражу внизу,
Город был весь как на ладони – и Занеглименье, и урывистый левый берег Неглинки с монастырем Богоявленья, расстроившимся и похорошевшим, с каменным храмом своим и двумя древяными, и дымный ремесленный Подол, и окрестные слободы, что уже вот-вот сольются с Москвой, и поля, и стада в полях, и синяя оправа лесов, и широкий луг Замосковоречья с Даниловым монастырем вдалеке, с хороводом изб и конюшен у мытного двора и опять с коневыми стадами, горохом рассыпанными в зелено-голубой дали, и Воробьевы горы с едва видным отселе загородным княжеским теремом и селами, и красные боры вверх по Москве, и курящие там и сям в лесах деревни, гуще и гуще оцепляющие стольный город, и ветер, и воля, и простор, простор! Оба неволею засмотрелись, озирая окрестную лепоту, и не вдруг и не сразу поворотили к друг другу ради тяжкой беседы, начатой таки Алексием, начатой и продолженной им, хотя в сей раз он – что крайне редко бывало с наместником – и не нашел верного тона для толковни.
Князь словно закаменел, застыл, жестко прорезались кости лица, ослепли глаза, устремленные в пустоту:
– Ето… Стефан твой, што ли? – с трудом выдавил из себя.
– Стефан не мой, а твой, и он – твой отец духовный! – строго отверг Алексий. – И грех такое молвить о нем всуе!
– Прости, владыко. Я уже не верую никому! Ты хочешь, я знаю, прошать меня о Всеволоде? Ведомо тебе, что Костянтин отобрал у них тверскую треть? Ведомо тебе, что я как великий князь владимирский обязан дать Всеволоду и суд и исправу? Ведомо тебе, что без правды не стоит земля и не крепка любая, самая великая власть?
– Мне ведомо, сын, что Русь будет единой или погинет в раздорах, яко древний Вавилон! И что крепить единую власть на Руси обязан ты, великий князь владимирский! Вспомни родителя своего, он же души своея не пожалел ради величия отней земли!
Симеон побледнел как мертвец. Холодный ветр, ветр высоты, казалось, выдувал сейчас из него и кровь, и последнее живое тепло. «Не хочу!» – хотелось крикнуть ему, и не мог крикнуть.
– Ведомо тебе, владыко, что князь Костянтин поехал в Орду и что Настасьиным серебром он станет покупать себе великое княжение тверское? Ведомо тебе это?! Ведомо, кого поддерживаем мы на тверском, столе?! На этом пути, Алексий, не найти верных, а рабы всегда предадут в грозный час последней беды!
– Поехал в Орду? – повторил Алексий смущенно и вновь повторил: – Поехал в Орду! – Дело меняло вид, и, быть может, князь и был бы прав в чем-то, если бы…
– А ведомо тебе, владыко, что Александровичей четверо и им все одно придет делить на уделы землю свою?
– По примеру Москвы старший из них получит большую часть!
– И оскорбит других! Довольно убийств! Я не хочу помнить о новом Федоре! И верю, что Всеволод не предаст меня!
– А Михаил?
Семен в сей час и думать забыл о том, втором Александровиче.
– Сам же ты рек, – упрямо отмолвил он, – что старший из них получит большую часть! И Михаил тогда останет на своем Микулине и не будет страшен Москве! Довольно, отец! Костянтин передаст престол единому из сынов, первому или, скорее, второму, Еремею, и Москве тогда станет лиха управляться с новым великим князем тверским!
– Сыне! – ласково начал Алексий. – Я понимаю тебя. Ты жаждешь снять с себя грех в убиении князей тверских, но оставь заботу сию церкви божией! Не может князь решать противу земли!