Симода
Шрифт:
Набрали железных обломков, выковали ножи, кинжалы, штыки, забрали топоры у японцев.
Плотник Таракити дал другу Сизову гирьку на цепи и показал, как надо бить по голове Америку. Японцы, конечно, знали, хотя все держалось в величайшем секрете, им никто ничего не говорил.
Леша опасался, что есть матросы, которые не понимают разницы между американцами и французами. Многие не понимали, что происходит, и только исполняли все старательно. После бессонной ночи и такого напряжения все смешалось в головах.
Сейчас придется бить сонных. Об этом думал матрос Сизов.
Ну, только бы вскочить! Надо подойти тихо и хотя бы пятерым неслышно оказаться на борту. Сердце стучит, бьет дробь, как барабан, мерещится во тьме черный борт, краска облезла, медь видна.
Тьма сгустела, душно, нашли облака и нависли, чуть колебнулся воздух.
Шлюпки вошли в полосу тумана. Сменились гребцы. Елкин держал лево руля, посматривая на компас.
Вошли наконец в бухту. Пронеслась мимо скала-остров, похожая на развесистое столетнее дерево. Прошли мыс. Все черно, и узнаются места с трудом. Вот другой остров, на котором мы в декабре, перед Новым годом, держали наблюдательный пост. И все кажется словно каким-то другим.
Ну, теперь чем скорей, тем лучше, думает Сизов. Он знает, какая на него у всех надежда. Капитан уверен, что Петр Сизов вскочит первым на борт китобоя. И все товарищи на него положились. Сизов ждет этого тяжкого мига испытания. Он должен размозжить в этом бою первую голову. У него и гирька, пистолет и нож для ближнего боя. Китобои сейчас спят, если японцы не предупредили. Все равно никуда не денутся, перебьем их и передавим. Ночь темна, к борту подойдем незаметно. Стрелять нечем, пороха почти нет.
Матрос оглянулся назад. Скалы стиснулись вокруг, закрывая выход, и душа его стиснулась. Уже в бухте! С берега пахнуло цветущим лесом. Это не сирень и не черемуха. Это горная вишенья цветет...
Сибирцев ждет. Он с детства умел прыгать на стены. При абордажных ученьях легко, не хуже матросов, закидывал крюк и вбегал руками по тросу, а ногами по борту. На корабль любого тоннажа. Он хочет помочь Сизову.
Букреев приготовился. «Меня смерть найдет в бою, а не в наказанье». В первой пятерке и он стоит с крюком и со страшной поковкой из железа и ждет команды.
– Что за чертовщина? – бормочет Елкин.
– Что такое? – громко спрашивает капитан.
– Смотрите хорошенько! Где же город? – сказал Колокольцов. – Куда нас занесло?.. Петр Иванович, что же вы...
– Голубчик...
– Что «голубчик»! Это другая бухта! – ответил Елкин капитану.
– Я тоже ничего не пойму...
– Тут и понимать нечего. По ошибке проскочили дальше, в другую бухту, Степан Степанович... Тьма, звезды закрылись. Я теперь узнаю место. Тут вот есть пролив под скалами, и пройдем прямо к острову Иниобасари. Мы в западной
– Потише, дорогой мой, вы не на плацу...
– Если они ждут нас с другой стороны, то это даже на пользу нам, что мы нагрянем отсюда.
Из-за острова стали открываться огни па берегу. Бесшумно, словно черные крылья, в воздухе опускались и подымались ряды весел.
– Поручик, как идти дальше?
– Ничего, Степан Степанович... я этот берег на карту наносил.
– Одерживай! Табань! Скала. Риф...
– Побеспокойтесь, я вижу, – говорит Можайский. – Лево руля.
– Теперь, господа, тихо...
Виден черный борт корабля.
«Ну, только бы вскочить! – думает Алексей. – Хотя бы нам пятерым вскочить!» Его матросы уже подымают крюки. Сердце стучит, словно барабан бьет тревогу. Сейчас придется убивать. И он думает: лишь бы на борту не сбили.
Бросок крючка, захват – и быстро прямо из баркаса, бегом по борту. Сбивать любого, кто на палубе.
Все же тут течение и корму заносит. Черный борт судна быстро приближается.
– Степан Степанович... это японец стоит, – говорит кто-то из матросов.
На борту японской джонки появляется фигура с фонарем. Японец смотрит на идущие мимо шлюпки.
– Америка? – подымая фонарь, спрашивает он.
– Америка! – отвечает Елкин, и шлюпки быстро идут дальше.
Но вот наконец и китобой. Громадное судно бесшумно надвигается кормой на шлюпки и становится все выше. Но слишком высока корма. Шлюпки расходятся: с Колокольцовым и Шиллингом шлюпка идет впереди, держа к правому борту; Елкин направляет баркас к левому. Штурман подымается, держа в руке веревку с крюком. Сибирцев и все матросы встают. Сейчас, как кошки, кинутся они на этот черный борт. Но что это еще? Колесо? Пароход?
– Сигнал! – раздается тем временем команда капитана.
Трубач заиграл призыв к битве, вызов врагам, предупреждение, что сонных не бьем, и захлебнулся, словно с борта его порешили.
Елкин замахнулся и запустил крючья, но при свете фонаря увидел приспущенный огромный звездный флаг и тучную трубу над палубой.
– Ху из камин? – раздался тревожный голос.
– Американцы! Вон башенное орудие...
– «Поухатан», господа...
– Где же француз?
– Отставить! – раздалась команда, и баркас быстро пошел от борта парохода в кромешную тьму.
При свете многих вспыхнувших на палубе фонарей видно стало, как потоком, в полном порядке, бегут матросы в высоких фуражках.
Заревели голоса, раздался свист дудок, ударили в рынду. Из всех люков люди хлынули на палубу.
«Пошла кутерьма! – подумал Сизов. – Сейчас они нас понужнут из карабинов».
– Поручик! – крикнул Лесовский. – Что за переговоры! Извинитесь и отваливайте!
Елкин задерживался у борта. При свете фонарей множеству лиц на палубе видно, что офицер в шлюпке увешан оружием. На него с борта наведены дула карабинов. Елкин положил себе под ноги штормтрап с крючьями, который успел было закинуть на палубу, и норовил уже вскочить, когда набежавшие американцы выбросили эти крючья вместе с веревочной лестницей.