Симон Визенталь. Жизнь и легенды
Шрифт:
Чтобы выяснить судьбу тех или иных людей, он часто обращался в Красный Крест и различные правительственные учреждения, откуда ему регулярно приходили отрицательные ответы, сформулированные на сухом бюрократическом языке. Целая человеческая трагедия иногда укладывалась всего в одну строку: «Разыскиваемая в наших списках выживших не числится. С уважением…» Такой же ответ получил и сам Визенталь, когда послал в Красный Крест запрос о судьбе жены. Но в конце концов он ее нашел.
Благодаря фальшивым документам, которые раздобыл для нее муж и в которых она значилась как полячка, Циля Визенталь сумела добраться до Варшавы. Там она работала на немецком заводе, где делали радиоприемники. В августе 1944 года ее отправили в польский трудовой лагерь, где она пробыла примерно четыре недели, а в сентябре перевели в Германию на расположенный возле города Золингена завод по производству боеприпасов. Условия труда на заводе были очень тяжелыми. Циля подорвала там здоровье и до конца своих дней постоянно болела. Освободили ее недели за три до Визенталя, и она отправилась
Романтическую историю своего воссоединения с женой Визенталь рассказывал не раз; это был один из лучших его рассказов. Он считал, что в Варшаве Циля погибла. Однажды в списках выживших он увидел имя знакомого зубного врача, которого знал еще по Бучачу. После войны тот проживал в Польше. Визенталь попросил его съездить в Варшаву и узнать о судьбе Цили. Знакомый выяснил, что она жива, и Визенталь был на седьмом небе от счастья. Используя свои американские связи, он выбил для нее въездную визу в Австрию и попросил какого-то человека съездить за ней. Посланец Визенталя лично Цилю не знал. Визенталь дал ему бумажку с ее адресом, однако на польской границе того охватил страх перед советскими агентами КГБ, и он эту бумажку уничтожил. В результате когда он приехал в Варшаву, то не знал, где Цилю искать, и повесил в еврейской общине объявление следующего содержания: Симон Визенталь просит свою жену встретиться со мной, чтобы я отвез ее к нему в Австрию. Однако по объявлению пришли сразу три женщины. Все они хотели воспользоваться этой возможностью, чтобы перебраться на запад. Посланник Визенталя не знал, кто из них настоящая Циля, поэтому выбрал самую красивую и привез ее в Линц. Но прежде чем показать ее Визенталю, он поднялся к нему в квартиру один, предупредил, что, возможно, женщина, которую он привез, не его жена, и сказал, что в таком случае возьмет ее себе. Визенталь вышел на улицу. Там стояла его Циля.
Им было много о чем друг другу рассказать. По словам Визенталя, когда они составили список родственников, которых потеряли за время войны, в нем оказалось восемьдесят девять имен. Мать Цили была арестована в Бучаче украинским полицаем, но, поскольку не могла идти достаточно быстро, тот ее пристрелил.
Холокост наложил на Симона и Цилю неизгладимую печать и повлиял на их дальнейшие взаимоотношения. Им было тогда по тридцать семь. Через год после этого, 5 сентября 1946 года, у них родилась дочь. В лагерях для перемещенных лиц в то время была самая высокая рождаемость в мире. Визенталь надеялся, что родится сын.
3. Еврейский президент
Уцелевшие во время Холокста евреи разбрелись по бесчисленному количеству организаций, которые часто друг с другом конкурировали и даже боролись. Поводы для раздоров могли быть как политическими, так и личными, но иногда причиной для конфликтов были всякого рода льготы и подачки. Визенталь тоже погрузился во все эти мелочные разборки, причем с такой страстью, как если бы от этого зависели судьбы мира.
Он заказал себе визитную карточку, на которой именовал себя «Президентом ассоциации евреев – узников концлагерей», а затем сменил ее на новую, где витиеватым шрифтом было написано: «Председатель всемирного союза бывших политических заключенных австрийских концентрационных лагерей (американская зона)». В первой визитной карточке был указан адрес его квартиры в Биндермихле, а во второй – офиса на улице Гёте, но на обеих перед его именем стоял титул «Дипл. инж.» и был указан номер телефона. Его тогдашнее удостоверение личности выглядело как настоящий паспорт. На обложке было написано (по-английски и по-немецки): «Центральный еврейский комитет американской оккупационной зоны в Австрии», – а внутри была вклеена фотография и стояла впечатляющая печать. В личных данных, в графе «должность», значилось: «президент».
Свои письма он писал в первом лице множественного числа – как если бы возглавлял какую-то настоящую организацию, – и ему быстро удалось освоить австро-венгерский бюрократический жаргон. Время от времени он по ошибке использовал вместо немецкого синтаксиса идишский, но при этом педантично обращался к официальным лицам, указывая их точные титулы, соблюдал правила канцелярского этикета и неизменно заканчивал письма словами «С глубоким уважением». Когда он переписывался с еврейским организациям, то иногда заканчивал письма формулой «С сионским приветом», но сами эти письма тоже писал по-немецки.
Как принято в Германии и Австрии, иногда он подписывался не своим именем, а должностью (например, «начальник отдела») и регулярно использовал сокращенные написания слов (что тоже в этих странах принято).
Со всех своих писем он снимал копии и аккуратно, в образцовом порядке подшивал их в папки. В большинстве случаев он делал все самостоятельно, лишь иногда прибегая к помощи машинисток.
Свою работу он, судя по всему, любил. Сознание того, что он может помочь беженцам побороть отчаяние и вселить в них хотя бы крупицу надежды, укрепляло его дух, и лучшего способа восстановиться психологически для него, наверное, не существовало.
Многие из обитателей лагерей для перемещенных лиц были ему благодарны за помощь, но многие, естественно, испытывали к нему неприязнь. Одним из таких людей был Леон Цельман.
Как и Визенталь, Цельман тоже прошел нацистский концлагерь. После освобождения он жил в одном из лагерей для перемещенных лиц в окрестностях Линца. Неподалеку оттуда американцы разбили лагерь для военнопленных,
Среди самых важных документов Визенталь хранил отчет комиссии из трех человек, которая провела проверку и сняла с него обвинение в том, что он донес на сотрудников «Джойнта», занимавшихся спекуляцией.
Черный рынок в те дни процветал почти повсеместно, и на нем торговали в том числе многие беженцы. Некоторые из них были членами преступных группировок.
Израильский разведчик Михаэль Блох послал своему армейскому начальству длинный отчет об австрийском черном рынке и, помимо всего прочего, сообщил, что торговлей занимались даже работавшие в лагерях для перемещенных лиц представители израильских партий. «Я, – писал он, – собственными глазами видел черный рынок как в лагерях, так и вокруг них, и дело не ограничивается одиночными торговцами, продающими и покупающими сигареты. Этим занимаются посланцы почти всех партий без исключения. В некоторых здешних кругах существует точка зрения, что зарабатывать на неевреях и привозить заработанные деньги в нашу страну, нуждающуюся в иностранной валюте, – дело святое, и проверять, “кошерным” или нет является метод добывания денег, не нужно. Финансируя себя за счет торговли на черном рынке, все эти партии фактически поощряют других людей заниматься тем же». Однажды по подозрению в торговле на черном рынке на 24 часа был задержан и сам Визенталь, но его отпустили, так и не подвергнув наказанию.
По меньшей мере один раз на него даже подали в суд.
Истец – его фамилия была Готфрид – жил в Тель-Авиве и предъявил иск через адвоката. По утверждению Готфрида, Визенталь должен был ему 200 долларов. Визенталь это отрицал. По его словам, Готфрид (приехавший после войны в Австрию из Польши) «привязался» к нему с просьбой помочь ему уехать из Австрии. Визенталь не понимал, почему это так срочно, но договорился с каким-то чиновником итальянской иммиграционной службы, чтобы тот выдал Готфриду фальшивые документы, по которым можно въехать в Италию. Поскольку же проситель с него буквально не слезал, ему пришлось для этого немало побегать. Но перед самым отъездом в Италию Готфрид вспомнил, что дал 125 долларов одному человеку в Вене, обещавшему достать ему пропуск для прохода из советской оккупационной зоны в американскую. В конце концов, однако, этот пропуск Готфриду не понадобился, так как он нашел другой способ перейти демаркационную линию. Он дал Визенталю письмо к человеку из Вены, в котором просил вернуть 125 долларов подателю письма. По словам Визенталя, Готфрид сделал это по собственной инициативе: сам он с него никакой платы за услуги не просил. Визенталь поехал в Вену, потратил два дня на то, чтобы нужного человека найти, и тот действительно отдал ему деньги Готфрида. Но часть из них Визенталь израсходовал на свои хлопоты, и от них осталось не больше 100 долларов. Через какое-то время Готфрид прислал к Визенталю своего племянника и потребовал вернуть ему 500 долларов, которые он якобы дал итальянскому чиновнику иммиграционной службы. Визенталь объяснил племяннику, как все было на самом деле, и, по его словам, тот согласился, что оснований требовать с него такую сумму нет. Однако на этом дело не закончилось. После того как Готфрид с такой поспешностью уехал из Австрии, до Визенталя дошли слухи, что тот служил в гетто своего родного города полицаем. Нашлись даже люди, которые стали обвинять Визенталя в том, что он помог Готфриду сбежать. В конце концов Визенталь согласился вернуть Готфриду 100 долларов в обмен на обещание, что тот не будет больше предъявлять ему никаких претензий. Но Готфрид оказался не единственным.
Некто Шулим Мендель написал шестистраничное письмо (которое оставил своим сыновьям), где обвинял Визенталя во всяких ужасных вещах, включая вымогательство и физическое насилие над беженцами, а также излагал подробности романа Визенталя с некоей замужней женщиной. Письмо попало в еврейскую общину Вены, откуда его переслали Визенталю. Визенталь охарактеризовал Менделя как жулика, шантажиста и доносчика.
Через несколько месяцев после того, как Визенталь начал работать в Линце с беженцами, различные официальные учреждения – включая австрийское Министерство внутренних дел, полицию, международные организации и иностранные консульства – стали обращаться к нему за информацией и разного рода справками, и, переписываясь с ними, он завел обыкновение украшать свои письма печатью, напоминавшей консульскую.