Симонов и война
Шрифт:
Она знала, что за ней следят. Там, где она работала, была одна девушка, и она жене говорила: «Все время черти спрашивают, приходят, с кем она встречается, где она бывает, что делает? Я говорю, ходит изможденная, измученная, едва ноги таскает».
А паек жена получала очень паршивый, иждивенческий паек, так что тяжело было.
Вот я и приехал домой. Ну конечно, радости тут было много. На второй день пришли ко мне портные, сапожники, сняли мерки. Принесли пять тысяч рублей денег. Я спрашиваю: «Это за что?» — «А это, — говорят, —
Обмундирование сшили. Правда, за пошивку денег не взяли.
Ну, соседи знали, что приехал муж, и ко мне началось паломничество.
К. М. Со следующего же дня конечно.
М. Ф. Да. О тех, кого я знал, был уверен, что их выпустят, был уверен, что за ними ничего нет, я говорил: «Я думаю, что ваш муж, я его видел, он в хорошем состоянии, я наверное не знаю, где он, но ждите, он должен скоро прийти». Обнадеживал.
К. М. Не ошиблись?
М. Ф. Нет, ни в одном не ошибся. Я же знал всех, у которых нет ни сучка ни задоринки. Ни в одном не ошибся. Ждали, потом приходили и благодарили за это. А о тех, о которых я знал, что не выпустят или сомнения у меня были, я говорил, что не встречал. Слыхал, но это только разговоры, а где и что, не знаю, не могу сказать. Зачем я буду бередить душу, что вот я видел, он сидит там, а его не выпустят. Не хотел я растравлять людей.
Живу. Меня никуда не приглашают, ни на праздники, ни в гости товарищи меня не зовут, а товарищей у меня было очень много, и всех как корова языком слизала. К семье моей эти годы никто не приходил, не спросил, как вы живете, не помог ничем. Подходит праздник, и так обидно становится. Люди празднуют, торжественное собрание где-то проходит, а ты какой-то отщепенец.
Подал я в конфликтную комиссию при ПУРе на восстановление в партии. «Считать механически выбывшим». Вызвал меня начальник ПУРа, не помню, на «Ш» фамилия, где-то сейчас секретарем обкома работает. Вошел я к нему. Стоит он за столом письменным. Сесть мне не предложил.
— Генерал-лейтенант в отставке по вашему приказанию явился.
На костылях стою.
— Скажите, как вы сдались в плен?
Я говорю:
— Товарищ генерал-полковник, может быть, вы хотите узнать, как я попал в плен? Я вам расскажу.
— Ну, это все равно.
— Нет, это не все равно.
Он молчит, и я молчу.
— У вас ко мне вопросов нет?
— Нет.
— Разрешите идти?
— Идите.
Думаю, чего я от этого чурбана буду ждать? Чего я буду перед ним распинаться? Не хочу больше с ним разговаривать, от него я ничего не могу ждать. И ушел. «Механически выбывший».
К. М. В кадры обратно не зачислили?
М. Ф. Зачислили сразу же.
К. М. А отставка?
М.
К. М. Вы представлялись — генерал-лейтенант в отставке.
М. Ф. Ну, тут я, видимо, уже ушел в отставку. В отставку я ушел в сорок седьмом году.
Вызвали меня Булганин и Конев, — а Конев был тогда главкомом уже, — и говорят: «Мы можем вам предложить должности заместителя начальника Главного управления военно-учебных заведений или в „Выстрел“». Я говорю, нет, не буду. Во-первых, я никогда соподчиненные должности не занимал…
К. М. В «Выстрел» тоже заместителем?
М. Ф. Нет, в «Выстрел» начальником. Я же беспартийный, в партии меня не восстановили. А Булганин с Коневым говорят, — мы же тебя знаем. Я говорю: «Вы-то знаете, а в партии мне — недоверие, билет мне не вернули. Представьте себе, что-нибудь случится, какие-нибудь казусы по работе, — скажут, откуда идут корни? Будут искать. Скажут, бывший пленный, беспартийный. Нет, говорю, не пойду». — «Ну хорошо, дело твое. Хотя еще не объявлено, но мы тебе дадим полную пенсию, настоящую, с погонами и со всем». Я поблагодарил и ушел.
Пришел я к начальнику кадров. Начальник кадров был Филипп Иванович Голиков. Голиков меня знал. Да меня почти все знали.
— Что вы думаете делать? — спрашивает он.
— Вот мне сейчас предложили такие-то должности. Я отказался.
Он говорит: «Правильно сделали. Что бы ни случилось, на вас будут собак вешать. Собирается партийная организация, что-то обсуждает. Что там говорят? Вы всегда будете думать, что, может быть, про вас говорят. Всегда будете мучиться. Идите лучше в отставку». Он мне правильно посоветовал.
Я ушел в отставку. Приедешь в дом отдыха, путевка у тебя… Только съездишь, предположим в Сочи, тебе в Кисловодск дают путевку. Все это хорошо. Приезжаешь, тебя спрашивают: «Член партии?» — «Беспартийный». Удивленно смотрят — почему беспартийный генерал? А ведь каждому объяснять не будешь. Это все откладывается на сердце, неприятно. Так-то со мной разговаривают, а собирается народ по комнатам, выпивают там, разговаривают, а со мной — только на скамеечке, хотя это мои товарищи, мои подчиненные тут же отдыхают. Бывшие мои подчиненные, теперь они большими начальниками стали…
К. М. И это только со смертью Сталина изменилось?
М. Ф. Изменилось только со смертью Сталина. А изменилось оно так: всем товарищам, которые были со мной в плену, было предложено идти в Академию Генерального штаба. И мне было предложено. Я сказал, что не пойду. Чего я пойду, там надо писать, чертить схемы, что я там сделаю левой рукой? Я сказал, что я служить уже не буду больше. Они все окончили Академию Генерального Штаба, и кто поехал в войска, а большинство осталось преподавать в Академии.