Симулятор. Задача: выжить
Шрифт:
Внезапно крыльцо расчистилось. Повар с группой поддержки отступил в глубину здания. Ой, родное сердце, мне эта перестановочка совсем не понравилась. При умелой организации обороны он нас еще месяц мог бы там парить...
Белкин покачал головой и направился к раненой девице. Та забилась в истерике, ребенок заорал вместе с ней.
— Я только перевяжу вас...
— А ведь Люська права, — гоготнул Жан. Он добежал до левого угла здания, затем до правого и встал с карабином за косяком. — Кирилл, гадом буду, Люська права. Они больше нас жрут, болящие твои, пердуны старые!
— Они тоже люди! — сумрачно возразил Белкин.
—
— Нам хватило бы воды, — увлеченно шипела «селедочка». — Хватило бы, если бы не ваши долбаные игры в гуманизм!
— Пошли? — Комаров помахал Грише.
— У меня патронов — йок!
— Не бросай ружье, добудем в Полянах патроны!
Эй, депутат, прикрой справа! Кирилл, подбери все целые канистры!
— Я зайду, — ровно и уверенно сообщил Комаров.
Он первый провалился в темноту, и ничего не случилось. Уцелевшие войска противника отступили к своей святыне. Мы потащились за сержантом. Внутри было весело.
Сразу за дверью открывался широкий холл, в конце его распахнутая дверь, размером с грузовые ворота, вела в обеденный зал. Всю заднюю стену занимало роскошное мозаичное панно на тему счастливого советского детства. По левую руку в холле тянулись два окна в многочисленных пробоинах. Стулья, покрытые рваным кожезаменителем, с торчащим поролоном, составляли сложные узоры на разбитом полу. Под ближним окном, раскинув руки, в позе морской звезды, валялся грузин. Его ружье так и торчало в щели между досок. Над телом грузина, повторяя нашу тыловую картинку, причитала грузная русская женщина с длинной косой. На нас она даже не обернулась, раскачивалась и быстро шептала. Потом нам встретился еще один тяжелораненый, почти труп. Очевидно, его догнала шальная пуля уже внутри здания, раздробила спину и вышла наружу. Парень смотрел на нас выпученными глазами, брызгал слюной, но так ничего связного и не произнес.
— Позвоночник, — поднял глаза Белкин. — Надо его обездвижить, но я не уверен...
— Доктор, некогда, — Григорий почти насильно оттащил Белкина от раненого. — Скоро стекло, а здесь нет подвала!
Мы пошли дальше, по обеденному залу, вдоль перевернутых мормитов, за мойку, за разделочный цех. Мы видели неуютные комнатки с табличками на дверях — «молочная кладовая», «весовая», в которых обустроились шабашники. Сейчас глупцы покинули свои гнездышки, сбежали через заднюю дверь. Остались ватники, матрасы, чайнички, кастрюльки с чемто твердым, буровато-желтым...
Григория застрелили в тот счастливый миг, когда мы вышли к заветной цистерне. Менту в третий раз за сегодня повезло, обожгло лишь ухо, хотя шел он впереди, раздвигая темноту фонариком. Грише бедному разнесло все лицо. Тут мне поплохело, но, поразмыслив я порадовалась за парня. Ексель-моксель, я его плохо знала, один из приблатненных приятелей Жана» но вроде покультурнее малость. По крайней мере, не мочится при открытой двери, не рыгает перед дамами...
То есть все эти грандиозные заслуги в прошлом. Я всего лишь порадовалась его безболезненной смерти. Стрелял толстый повар, он, не скрываясь, сидел на верхней ступеньке железной лесенки, которая упиралась в решетчатый балкончик над цистерной. В помещении, куда мы вошли, потолок вдруг резко взмыл вверх. На полу,
Вода...
Позади бочки качалась дверь в узкий коридор, а в конце коридора просвечивало небо. Они все сбежали, сволочные «майонезные банки» и молдаване. Они сбежали и оставили нам свое сокровище, а мы его не сумели сохранить. Застрял один жирный повар. Он закурил, передернул затвор, поднял обрез...
Комаров всадил в толстяка три пули.
— Стой, не стре... — выдохнул из темноты Белкин, но, как нам свойственно сегодня, притормозил. Я тоже увидела ошибку и ужаснулась, а Комаров даже не сообразил, что стряслось.
— Какого черта? — Мартынюк набросился на мента. — Что вы натворили?
Комаров жадно глотал пыль, не сводя глаз с пробитой цистерны. Повар упал с лесенки лицом вперед. Вода вырывалась из пробитой канистры тремя шершавыми жгутиками, раскачивалась, достигала заляпанного кафеля и превращалась в лед. Мужики метнулись подставлять канистры, бутылки, но опоздали.
— Ну, давай же, блин, давай! — упав на колени умолял Жан.
— Сверху! А что, если сверху попытаться? — Мартынюк сбросил оцепенение, неловко полез по ржавой лесенке. Лесенка закачалась, в двух местах точечная сварка давно отвалилась, верхние кронштейны полезли из штукатурки. Мартынюк повис, дрыгая конечостями; наконец, ему удалось закрепиться на вершине бочки.
— Ну, что там? Ловите канистру! — подпрыгивал внизу наш рассудительный медик.
— Поздно... — Мартынюк, истекая потом, вращал тугие вентили. — Кажется, застыла...
— Когда кажется — молись! — посоветовал Жан, неторопливо развернулся к менту. — Ты что ж натворил, служивый?!
— Было же ясно, что он провоцирует! — Мартынюк стоял на коленях над трупом повара и гладил, вылизывал замерзшие струи. Проще было напиться собственной крови.
— Он нарочно туда влез... — Доктор изумленно переводил глаза с бочки на меня и обратно.
— Кранты, — сержант медленно сполз по стенке. — Теперь всем кранты.
— Он сунул дуло пистолета себе в рот и нажал курок. Засранцу повезло, кончились патроны.
15
Я вовсе не холодная и не деревяшка.
И не надо думать, что если у человека куча физических недостатков, то он окрысился на весь мир. Вовсе нет, просто привыкаешь, что мимо проплывает лучшее, и всегда будет проплывать.
Кроме того, привыкаешь к лживому сочувствию.
Я замечала, как директорша Тамара на меня смотрит. Она улыбалась и спрашивала о школе, о нарядах, но в глубине ее глаз кипело отвращение. Еле заметно кипело, булькало потихонечку. Я маме говорила, что директорша внутри злая, а мама со мной спорила. Я чувствовала, как Тамара не может пропустить мой горб и хромоту. Она прямо-таки облизывала меня взглядом, особенно когда замечала раздетую в саду. Я в купальнике при чужих не показывалась, в беседке садовой пряталась, но не всегда успеешь халат накинуть.