Символ и ритуал
Шрифт:
Короче говоря, структурные верхи своими распрями из-за партикуляристских или сегментарных интересов навлекли беду на всю общину. И, стало быть, восстановление порядка должны взять на себя структурные низы (у зулусов — молодые женщины, которые обычно, находятся под patria potestas [25] отцов или под manus [26] мужей), представляющие коммунитас, или глобальную общину, проходящую сквозь все внутренние деления. Они делают это, символически узурпируя на короткое время оружие, одежду, снаряжение и стиль поведения структурных верхов, т. е. мужчин. Однако у старой формы теперь новое содержание. Власть теперь в руках у самой коммунитас, рядящейся под структуру. Структурная форма лишена себялюбивых атрибутов и очищена связью с ценностями коммунитас. Единство, которое было расколото
25
Отцовская власть (лат.).
26
Рука (лат.), здесь: власть.
По-видимому, существенно то, что юные девицы часто выступают как главные действующие лица: они еще не стали матерями детей, чьи структурные позиции снова создадут почву для противоборства и соперничества. Однако неизбежным образом перемены эфемерны и преходящи (если угодно, «лиминальны»), так как два способа социальных взаимоотношений здесь культурно поляризованы. Потому что девушки, пасущие стадо, — это классификационный парадокс, один из тех парадоксов, который способен существовать лишь в лиминальности ритуала. Коммунитас не может манипулировать ресурсами или осуществлять социальный контроль, не изменив собственной природы и не прекратив быть коммунитас. Но она может в кратком откровении «сжечь» или «смыть» — неважно, какую метафору очищения употреблять, — накопленные грехи и трещины структуры.
Подведем итоги нашим наблюдениям над ритуалами перемены статуса: маскировка слабости под агрессивную силу и соответственно маскировка силы под униженность и пассивность— это средства очищения общества от его порожденных структурой «грехов» и того, что хиппи могли бы назвать «подвесками». Сцена подготовлена для экстатического действия коммунитас, вслед за которым происходит трезвое возвращение теперь уже очищенной и возрожденной структуры. Одно из лучших описаний «изнутри» этого ритуального процесса дано в статье обычно трезвого и бесстрастного аналитика индийского сельского общества проф. Маккима Мариотта [43]. Он рассматривает праздник холи в деревне Кишан Гари, «расположенной недалеко от Матхуры и Вриндавана, по другую сторону реки Джамны, в одном дне ходьбы от легендарной земли Брадж, где провел свои юные. годы Кришна». Кришна и был главным божеством в этих обрядах, и сами они, описанные Мариотту как «праздник любви», были весенним празднеством — «самым большим религиозным торжеством года». Еще будучи неопытным полевым исследователем, Мариотт с головой окунулся в эти обряды, глотал какое-то пойло, содержащее смесь марихуаны с охрой, и восторженно барабанил. На следующий год он стал размышлять о том, какой могла бы быть функция, a la Рэдклифф-Браун, этих буйных обрядов.
«Уже прошел целый год с начала моих разысканий, и опять приближался праздник любви. Я вновь стал опасаться за свое физическое состояние, однако понимание социальной структуры обещало помочь разобраться в предстоящих событиях. На этот раз, не прибегая к марихуане, я увидел адскую неразбериху холи подчиненной чрезвычайно выверенному социальному порядку. Но то был порядок, прямо противоположный социальным и ритуальным принципам обыденной жизни. Каждый бунтарский акт во время холи подразумевал какие-то противоположные, позитивные правила или факты из повседневной социальной жизни в деревне,
Кто эти улыбающиеся мужчины, которых так безжалостно бьют по голеням, женщины? Это самые зажиточные крестьяне из брахманов и джатов, а бьющие — это те ревностные местные радхи, „деревенские жены“, которые представлены как в реальной, так и в воображаемой системе родства. Собственно говоря, жена „старшего брата“ — шуточный партнер мужчины, в то время как жена „младшего брата“ отнимается у него по законам чрезвычайного уважения, однако обе они объединяются здесь с „заместителями“ матери мужчины — женами „младших братьев его отца“ — в одну революционную клику „жен“, отрицающих любые связи и родство. Самые отважные драчуны из этого батальона под чадрой — это жены батраков из
А кто этот „король холи“, сидящий верхом на осле лицом к хвосту? Это старший мальчик из высшей касты, известный задира; его посадили туда его объединившиеся жертвы (впрочем, он, кажется, испытывает удовольствие от великолепия своего позора).
Из кого состоит этот хор, так громко поющий в переулке гончаров? Не из жителей этого переулка, а из шестерых мойщиков, портного и трех брахманов, объединяющихся каждый год только в этот день в идеальный музыкальный союз, построенный по образцу дружбы богов.
Кто эти преображенные „пастухи“, забрасывающие глиной и грязью всех почтенных граждан? Это водонос, два молодых брахманских жреца и сын цирюльника, педантичнейшие специалисты по повседневным процедурам очищения.
Чей домашний алтарь обвешан козлиными костями и какой неизвестный шутник сделал это? Это алтарь вдовы брахмана, которая постоянно беспокоила своих соседей и родственников, Привлекая их к суду.
Перед чьим домом профессиональный аскет деревни исполняет пародийную погребальную песнь? Это дом вполне здравствующего ростовщика, известного своей пунктуальностью в поборах и весьма малым милосердием.
Чью голову так нежно смазывают не только чудесной красной пудрой, но также и машинным маслом? Это деревенский помещик, а смазывает его двоюродный брат и главный соперник, глава полиции Кишан Гари.
А кто это вынужден плясать на улицах, играя на флейте, как Кришна, с гирляндой старых башмаков вокруг шеи? А это я, приезжий антрополог, задающий слишком много вопросов, на которые следует отвечать с полным уважением.
Здесь смешиваются многие деревенские виды любви: почтительное отношение к родителям и господам; идеализированное чувство к братьям, сестрам и товарищам; стремление к единению с божеством и грубая похоть сексуальных партнеров — все это, одновременно интенсифицируясь, неожиданно вырывается из привычных узких русел. Безбрежная, односторонняя любовь всякого рода заливает все отсеки и перегородки между разделенными кастами и семьями. Не знающее преград либидо затопляет все постройки иерархии возраста, пола, касты, достатка и власти.
Социальное значение доктрины Кришны в ее североиндийском сельском варианте не лишено сходства с одним консервативным социальным толкованием Нагорной проповеди Иисуса. Эта проповедь сурово пророчит и в то же время откладывает разрушение секулярного социального порядка на весьма отдаленное будущее. Кришна не откладывает расчеты с сильными мира сего на последний Судный день — он производит их ежегодно при полной мартовской луне как маскарад. И холи Кришны — не просто доктрина любви: скорее это сценарий драмы, которая должна быть разыграна каждым преданным почитателем страстно и радостно.
Драматическое балансирование холи — разрушение и обновление мира, загрязнение мира и его последующее очищение — происходит не только на абстрактном уровне структурных принципов, но также и в личности каждого из участников. Под опекой Кришны каждый человек играет и на какой-то момент способен испытать роль своей противоположности; угнетенные жены разыгрывают властителей-мужей и vice versa [27] ; грабитель изображает ограбленного; подмастерье притворяется мастером; враг — другом; порицаемые юноши исполняют роль руководителей республики. Наблюдатель-антрополог, наследующий и размышляющий о силах, побуждающих людей к их образу действий, сам оказывается вынужденным действовать как неотесанная деревенщина. Каждый актер весело принимает на себя роль других по отношению к обычной собственной роли. Каждый, таким образом, может научиться по-новому исполнять свои повседневные роли — безусловно, с обновленным пониманием, возможно, с большей добротой, вероятно, с взаимной любовью» [43, с. 210–212].
27
Наоборот (лат.).