Символ Веры
Шрифт:
– Я так и думал, - хмыкнул Солдатенков, убирая оружие.
– Мой Символ лучше твоего.
– Он страшнее и понятнее, - не открывая глаз, выдохнул доминиканец с решимостью обреченного.
– Но не лучше.
Хольг сплюнул, уже беззлобно и почти спокойно.
– И я был таким же глупым, - вздохнул фюрер.
– Три с лишним года назад. Но я вылечился. Точнее, меня вылечили.
Гильермо молчал, сглатывая кровь, что стекала в рот из разбитого носа.
– Уходи, поп, - глухо посоветовал Солдатенков. Именно посоветовал, а не приказал.
– Скройся внизу и никому больше не показывай свою рожу. Тебя еще
Гильермо поднялся, скользя и цепляясь разбитыми пальцами за леер. Наконец он более-менее утвердился в вертикальном положении.
– Можешь сказать «спасибо», - порекомендовал Солдатенков.
– За что?
– спросил Гильермо, глядя в сторону.
– За лечение от розовой слепоты. Я заплатил за него намного дороже - куском ноги.
Боскэ тяжело вздохнул. Из-за основательно побитых ребер получился скорее протяжный всхлип. Монах сглотнул, выбирая между разумным и правильным. Подумал, насколько разведенными могут быть эти две сущности, которые совсем недавно казались ему единым целым. И выбрал не разумное - то есть молча уйти, а правильное.
– Я благодарен. Но не за этот «урок». Вы показали, что сильный всегда может показать свою силу над слабым. Но я это знал и так. В Библии о неправой силе написано куда лучше. Я благодарен за иное.
– И что же это?
– в очередной раз сплюнул фюрер.
– Путь праведника труден, ибо препятствуют ему себялюбивые и тираны из злых людей, - медленно, растягивая слова, с необычной торжественностью сказал доминиканец.
– Блажен тот пастырь, кто во имя милосердия и доброты ведет слабых за собой сквозь долину тьмы, ибо именно он и есть тот, кто воистину печется о ближнем своем и возвращает детей заблудших.
– Это ты себя в праведники записал?
– хмыкнул Солдатенков.
– Нет, - покачал головой Гильермо.
– Я так думал. А затем понял, что ошибался в своей гордыне. Я не праведник. Я просто тот, кого Он ведет, указывая на все несовершенство мира, который я не знал. Который я смогу сделать лучше. А праведник ... может быть тот, кто по воле Божьей сопровождает меня через все опасности, между Сциллой и Харибдой?
– Убирайся, - устало приказал Хольг.
– Иди к черту, болтун.
Гильермо ушел, спотыкаясь и тихонько стеная сквозь зубы. Фюрер вцепился в леера и подставил лицо холодному ветру, стараясь выстудить огонь, что сжигал его душу. Сейчас Хольг и сам не сумел бы внятно объяснить, зачем он избил свой ценный груз. Просто ... слишком много всего случилось. И совершенно искренняя вера монаха, что все проблемы можно решить молитвой или задушевной беседой - стала последней каплей.
А в самом дальнем уголке души таилось печальное понимание того, что фюрер завидует монаху. Хольгу тоже хотелось бы верить, что есть на свете высшая сила, которая стоит над человеком и его делами. Что хорошие поступки вознаграждаются, а зло рано или поздно окажется наказано по заслугам. Что ничего в этом мире не происходит просто так, и некая сила прядет сложную паутину судеб, кропотливо соединяя их по великому плану.
Но Солдатенков слишком хорошо знал, что это не так.
* * *
Девушки помолчали, каждая думая о своем. Догорающая сигарилла взмыла по красивой дуге, отброшенная Генриеттой.
Автомобиль проехал и затормозил совсем рядом. Юношеский задорный голос что-то весело прокричал по-французски. Совсем юный голос... Беглец прикинул, что кричавший даже моложе его.
– Что ж, пора заканчивать, - спокойно, даже с некоторой скукой заметила Генриетта, и кровь замерзла в жилах у Олега. С леденящим ужасом беглец понял, что охотница смотрит прямо на него.
И видит.
– Здесь только примятая трава!
– сообщила брюнетка в сеточке невидимому французу.
– Он уполз дальше.
Генриетта махнула рукой в сторону. Александра изящно вскинула на плечо никелированную автоматическую винтовку с выгнутым, анатомическим прикладом.
– Езжайте, мы пойдем своим ходом, - сказала Генриетта.
– Вечер слишком хорош, чтобы его упустить.
Судя по отзыву, преследователи не слишком обрадовались новости о пропаже законной добычи, однако и не слишком огорчились. Заревели моторы, поднялись клубы пыли из-под нещадно прокручиваемых шин. Под вопли пассажиром автомобили помчались дальше, в сторону, указанную брюнеткой.
– Что ж, вечер и в самом деле дивный, - согласилась Александра.
– Но ... почему?
Генриетта вновь кинула взгляд в направлении Олега. Спокойный, безразличный, немного усталый взгляд человека, который ни секунды не сомневается в праве распоряжаться чужой жизнью и смертью.
– Деланное восхищение от добычи, что предопределена изначально, не может развлекать, - объяснила Генриетта.
– В отличие от созерцания выражений лиц этих так называемых охотников, когда они поймут, что трофей потерян. Идем.
После Олег долго лежал, чувствуя, как холодный пот застывает пленкой по всему телу. Он понимал, что остался в живых по прихоти судьбы и двух молодых женщин. И это были восхитительные переживания - радость жизни, восторг от прошедшей мимо смерти.
На следующий день придется резать ботинок. Фюрер Хольг знал, что рану ни в коем случае нельзя прижигать порохом. Но милиционер Олег этого знать не мог, и сделал, собственными руками разведя огонь гангрены.
Затем ... было еще много всего. И ничего из этого Хольг вспоминать не хотел. Однако и избавиться от воспоминаний - не мог.
Как и от зависти к счастливому в своем наивном неведении доминиканцу.
* * *
Еще два дня ганзу трясло в трюме сухогруза. На третий день кораблик достиг пункта назначения.
Там их уже ждали, и отнюдь не те, кого хотели бы встретить беглецы.
Глава 24
Каким бы крутым воякой ты не был, трудно выступать с парой пистолетов против десятка отменно вооруженных солдат. Пусть даже это чернокожие, которые считаются по определению классом ниже белых наемников. Хольг воякой не являлся, он был контрабандистом, поэтому даже и пытаться не стал. Тем более, что эти негры сильно отличались от обычных аскари, годных главным образом для набегания толпой и стрельбой в воздух.