Символическое мышление

Куталябьев Иван

станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих?

будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами?

можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою?

Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперед не будешь».

(Иов 40:20-27)

Наша вселенная построена на «борьбе и единстве противоположностей»: север-юг, запад – восток, плюс и минус, мужское и женское. И как бы кощунственно-гностически это ни прозвучало, но в ряду этой дихотомии так же и умещается противостояние условно-вселенского, человечески-ангелического

«света и тьмы». Дихотомия Инь-Янь заложена Творцом в основы мироздания. Однако существует Некто, пребывающий вне контекста всяческой дихотомии: – Бог-Слово.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

(Евангелие от Иоанна, глава 1)

Бог-Слово трансцендентен нашему миру и этой вселенной, в Нём нет, не существует этого противостояния. Хоть Он и есть начало всего и первооснова и смысл: «Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков», но Он пребывает вне контекста какого-либо противоборства противоположностей: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» – представим себе луч Света, устремлённый в бесконечность, окружённый тьмой.

……….

На земле, от начала истории человечества от Каина земледельца и Авеля скотовода, соседствуют две цивилизационные модели: – кочевые и осёдлые структуры общества.

Кочевые, скотоводческие племена характеризуются горизонтальной социальной иерархией, где каждый равен себе подобному, под предводительством лучшего из лучших. Тогда как для осёдлого, земледельческого типа социума характерна вертикальная, пирамидальная структура построения. Крупные государственные образования и зарождаются от некоего «брачного союза» этих двух структур. Тандем войнов-скотоводов, взимающих дань с крестьян-собирателей, в перспективе перерастает в Царство во главе со знатью, управляющей во благо себе, массами крестьянской челяди.

В планетарных масштабах, более глобально, дихотомия проявляется в противостоянии цивилизаций Суши и Моря. Две противоположные по духу цивилизационные модели; – торгово-захватническая и военно-авторитарная, конкурируют между собой за право доминировать на планете.

Так называемый «зверь морской» Левиафан имеет вязкую, текучую структуру, тогда как Бегемот существо монолитное, прямолинейно-устойчивое (его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его).

И подобная характеристика всецело формирует мировоззрения массы людей, представителей той или иной цивилизационной модели. Человек Запада – человек индивидуалист, космополит; тогда как человек Востока не мыслит себя в отрыве от коллектива и привязан к месту топографически (горы приносят ему пищу, и там все звери полевые играют; он ложится под тенистыми деревьями).

Модель существования скотовода и мореплавателя не предполагает привязки к тому или иному клочку земли. А для земледельца, как человека оседлого и не вооружённого, всегда возникает необходимость вольно-невольно да и подчиняться жёсткой структуре системы верховной власти.

Народы моря умеют договариваться; и мобильны, занимаются торговлей, восприимчивы ко всему новому; им свойственна демократия. Народы суши сидят же на одном месте и сторожат его, и договариваться им не с кем, у них жёсткая иерархия и коррупция и авторитарная форма

правления. Народы моря привыкли видеть перед собой представителей разных культур; они не боятся «чужих» и умеют с ними договариваться и умеют уживаться. Для народов суши же, чужой – это редкое явление и относятся они к нему враждебно и с подозрением.

В восточной системе ценностей, Личность и личностная свобода, как таковая просто не существует, тогда как для западного человека свобода – свята и неприкосновенна. В Азии же сформирован доминант общественного над личным. Коллективизм не предполагает единичного мнения. Человеческая жизнь на востоке в огромном механизме лишь винтик, который можно в случае поломки заменить, а в случае неповиновения подвергнуть аннигиляции.

Человек условного востока, в силу ресентимента, не мыслит своего счастья без несчастья соседа, и так же чужие успехи воспринимает, как свое личное поражение; эти люди как бы переплетены во едино: «…жилы же на бедрах его переплетены». В одиночку его не существует – он живёт в умах соседа, в его представлении и суждении о нём. От сюда и возникновение исконно русской национальной забавы – зависти; якобы мы с соседом в одной единой упряжке, от чего же ему что-то, а мне ничего? Внутривидовая конкуренция самая сильная.

И не может быть никакой христианской любви и уважения друг к другу, если люди живут системой авторитетов и иерархии и правового неравенства. В подобных коллективах невозможно зарождение дружеских отношений, а это и на руку верховным главнокомандующим, так как всяческая общинность ударяет по непререкаемому авторитету Кесаря.

«Рассказывают, что писатель Владимир Набоков, годами читая лекции в Корнельском университете юным американским славистам, бился в попытках объяснить им «своими словами» суть непереводимых русских понятий – «интеллигенция», «пошлость», «мещанство» и «хамство». Говорят, с «интеллигенцией», «пошлостью» и «мещанством» он в конце концов справился, а вот растолковать, что означает слово «хамство», так и не смог.

Обращение к синонимам ему не помогло, потому что синонимы – это слова с одинаковым значением, а слова «наглость», «грубость» и «нахальство», которыми пытался воспользоваться Набоков, решительным образом от «хамства» по своему значению отличаются.

Наглость – это в общем-то способ действия, то есть напор без моральных и законных на то оснований, нахальство – это та же наглость плюс отсутствие стыда, что же касается грубости, то это скорее – форма поведения, нечто внешнее, не затрагивающее основ, грубо можно даже в любви объясняться, и вообще действовать с самыми лучшими намерениями, но грубо, грубо по форме – резко, крикливо и претенциозно.

Как легко заметить, грубость, наглость и нахальство, не украшая никого и даже заслуживая всяческого осуждения, при этом все-таки не убивают наповал, не опрокидывают навзничь и не побуждают лишний раз задуматься о безнадежно плачевном состоянии человечества в целом. Грубость, наглость и нахальство травмируют окружающих, но все же оставляют им какой-то шанс, какую-то надежду справиться с этим злом и что-то ему противопоставить.

Хамство есть не что иное, как грубость, наглость, нахальство, вместе взятые, но при этом – умноженные на безнаказанность. Именно в безнаказанности все дело, в заведомом ощущении ненаказуемости, неподсудности деяний, в том чувстве полнейшей беспомощности, которое охватывает жертву. Именно безнаказанностью своей хамство и убивает вас наповал, вам нечего ему противопоставить, кроме собственного унижения, потому что хамство – это всегда «сверху вниз», это всегда «от сильного – слабому», потому что хамство – это беспомощность одного и безнаказанность другого, потому что хамство – это неравенство.