Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
Шрифт:
Валерий Брюсов и Нина Петровская: биографическая канва к переписке
Публикации эпистолярных документов с теми особенностями содержания, которые ярчайшим образом воплотились в переписке Валерия Брюсова и Нины Петровской: «пять пудов любви» (по чеховской иронической аттестации сюжета будущей «Чайки») [343] и «мильон терзаний», этой любовью порожденных, – чаще всего способны вызывать нарекания и даже решительные протесты: как можно предлагать стороннему читателю такие сугубо личные послания, тиражировать интимные признания, обращенные к одному-единственному адресату, делать то, что составляло тайну двух людей, публичным достоянием! Тех, кто берет на себя риск и труд собирать, систематизировать, печатать подобные тексты, вполне могут подвергнуть – и не раз подвергали – остракизму за беззастенчивое копание «в чужом белье», за искание дешевой популярности, за пренебрежение этическими нормами и т. д.
343
Из письма к А. С. Суворину от 21 октября 1895 г. // Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. М., 1978. Т. 6. С. 85.
В нашем случае удел публикаторов отчасти, может быть, облегчается тем, что им дарована вполне убедительная индульгенция. Дело в том, что один из корреспондентов, Валерий Брюсов, считал вполне естественным и даже желанным тот факт, что его переписка с Ниной Петровской рано или поздно будет опубликована, и даже озаботился тем, чтобы сделать на этот случай соответствующие распоряжения. Сохранилось его письмо к С. А. Соколову, бывшему мужу Петровской, которое наделено статусом официального завещательного документа:
9 мая 1911 г.
Многоуважаемый Сергей Алексеевич!
Передавая Вам, с согласия Н. И. Петровской (Соколовой) на хранение Вам ее письма ко мне (после чего последует передача Вам моих писем к ней), прошу Вас соблюсти следующие условия:
1) Письма не должны
2) Письма не могут быть опубликованы (напечатаны), полностью или частью, раньше, как через десять лет после смерти того из нас, кто переживет другого.
3) Право опубликования этой переписки и все связанные с этим литературные права предоставляются Вам, С. А. Соколову, под условием, что письма будут распечатаны в присутствии особой комиссии, в состав которой войдете и Вы, и что подготовкой к печати и редактированием издания этой переписки будет заниматься та же комиссия.
4) Редакционная комиссия, указанная в предыдущем пункте, должна состоять не менее как из пяти лиц, непременно причастных к литературе, и желательно, чтобы в нее были приглашены лица, знавшие лично меня и Н. И. Петровскую, причем предположительно указываются мною следующие лица: К. Бальмонт, С. А. Поляков, С. М. Соловьев, Б. Н. Бугаев (Андрей Белый).
5) Организация этой комиссии поручается Вам, С. А. Соколову, с тем, чтобы состав ее был опубликован в газетах.
6) На случай Вашей смерти, Вы, С. А. Соколов, не преминете сделать распоряжение о передоверении всех вышеуказанных прав на хранение и издание передаваемой Вам переписки другому лицу.
Настоящее предварительное заявление имеет быть со временем заменено другим, более подробным. Но если б это не было по каким-либо причинам исполнено, настоящее заявление получает всю силу выражения моей воли.
Дано Сергею Алексеевичу Соколову, в литературе Кречетову, от Валерия Яковлевича Брюсова. Москва, 9 мая 1911 года. [344]
344
РГАЛИ. Ф. 56. Оп. 3. Ед. хр. 5. Завещательное распоряжение Брюсова исполнено много лет спустя после смерти поименованных им лиц. См.: Валерий Брюсов – Нина Петровская. Переписка. 1904–1913 / Вступ. статьи, подготовка текста и комментарии Н. А. Богомолова и А. В. Лаврова. М., 2004.
Собраться для подготовки переписки к публикации в 1938 г., десять лет спустя – согласно завещательному условию – после смерти Петровской и четырнадцать лет спустя после смерти Брюсова, предполагаемые участники «редакционной комиссии» уже не могли: в живых из них тогда остались только трое, причем К. Д. Бальмонт жил в эмиграции в Париже, а из двоих находившихся в Москве – С. А. Полякова и С. М. Соловьева – один, С. М. Соловьев, был недееспособен, пребывал во власти психического заболевания (после ареста в 1931 г. и дальнейших следственных действий). Не мог предвидеть Брюсов в 1911 г. и тех общественных условий, которые начисто исключали возможность опубликования его переписки с Петровской на родине корреспондентов ко времени вступления в силу приведенного выше документа. Примечательно, однако, явное стремление поэта сделать в будущем свою романическую переписку достоянием гласности. Личную жизнь он осознавал как весьма важную составляющую часть своего единого литературного облика и поэтому заботился о том, чтобы она была надлежащим образом документирована, чтобы не возникло ненароком «белых пятен». Брюсову важно, чтобы с должным вниманием и необходимой полнотой были собраны и оценены непосредственные свидетельства тех отношений, которые преломлены в эстетических зеркалах и освещены отраженным светом в любовных стихах его книги «Stephanos» и в романе «Огненный Ангел», чтобы признания о потаенных внутренних ощущениях и интимных чувствах, сообщенные близкой женщине, пополнили когда-нибудь всеобщее представление о его целостном, личностном, литературном, в конечном счете, образе.
Для Нины Петровской литературного компонента во взаимоотношениях и в переписке с Брюсовым почти не существовало, или, по крайней мере, эта особенность никогда не выступала в ее сознании на первый план. Письма были для нее лишь формой контакта, способом передачи собственных эмоций другому человеку и какого-либо иного содержания и смысла в себе не заключали. Когда ее отношения с Брюсовым подошли к своему концу, должна была исчезнуть, по желанию Петровской, и их документальная, «материальная» составляющая – переписка. Петровская не раз требовала от Брюсова возвращения ее писем – с тем чтобы затем их уничтожить (так она, по всей видимости, поступила с адресованными ей и остававшимися в ее распоряжении поздними письмами Брюсова: ни одного его письма к Петровской, написанного после апреля 1909 г., нам не известно). Если бы Брюсов пренебрег собственным умыслом в отношении этой переписки и выполнил требования бывшей возлюбленной, мы не только лишились бы одного из исключительно ярких и эмоционально насыщенных памятников русской эпистолярной культуры символистской эпохи; мы не имели бы возможности ознакомиться с самым значительным из того, что вышло из-под пера Нины Петровской, что позволяет оценить ее как одну из наиболее выразительных, наиболее характерных, «знаковых» фигур своего литературного круга. [345] Ни литературно-критические статьи и рецензии, ни – в еще меньшей мере – ее беллетристические опыты не выдерживают сопоставления с той эпистолярной исповедью, которую обращала Петровская к Брюсову из года в год и которая – конечно же, без всякого расчета с ее стороны – заключала в себе не только интимно-личное, но и, в определенном смысле, литературное содержание.
345
Ср.: «Она представляет собой определенный интерес как личность, всецело принадлежавшая своей эпохе, – Петровская, если угодно, была ее законченным произведением» (Тырышкина Елена. Жизнь в пространстве декаданса (Н. Петровская) // Studia Slavica Hung. 2002. T. 47. № 1/2. С. 135).
Специфику этой «литературности» первым, и наиболее полно и внятно, осмыслил В. Ф. Ходасевич, когда в своем поминальном очерке о Петровской («Конец Ренаты», 1928) выделил как самую отличительную особенность русского символизма стремление к «сплаву жизни и творчества»: «…часть творческой энергии и часть внутреннего опыта воплощалась в писаниях, а часть недовоплощалась, утекала в жизнь ‹…› Если сильнее литературного таланта оказывался талант жить – литературное творчество отступало на задний план, подавлялось творчеством иного, “жизненного” порядка. На первый взгляд странно, но в сущности последовательно было то, что в ту пору и среди тех людей “дар писать” и “дар жить” расценивались почти одинаково». [346] Петровской, безусловно, удалось воплотить прежде всего символистский «дар жить», и непосредственным документальным отпечатком, свидетельствующим о наделенности этим даром, остались ее письма – среди них в первую очередь письма к Брюсову.
346
Ходасевич Владислав. Собр. соч.: В 4 т. М., 1997. Т. 4. С. 7, 8.
О жизни Нины Ивановны Петровской до той поры, как она вошла в круг московских «декадентов», мы не знаем почти ничего. Не обнаружено никаких деловых бумаг и документов, по которым можно было бы установить полные имена ее родителей, род занятий отца, когда и где она окончила гимназию и т. д. Немногие скудные и крайне неопределенные сведения суммированы Ходасевичем, с которым ее какое-то время связывали доверительные отношения: «Нина скрывала свои года. Думаю, что она родилась приблизительно в 1880 году. Мы познакомились в 1902-м. Я узнал ее уже начинающей беллетристкой. Кажется, она была дочерью чиновника. Кончила гимназию, потом зубоврачебные курсы. Была невестою одного, вышла за другого. Юные годы ее сопровождались драмой, о которой она вспоминать не любила. Вообще не любила вспоминать свою раннюю молодость, до начала “литературной эпохи” в ее жизни. Прошлое казалось ей бедным, жалким». [347] Долгое время в биографических справках о Петровской обозначался 1884 год как год ее рождения; трудно сейчас установить, кем впервые и на каких основаниях была введена эта датировка, многократно повторенная в различных печатных источниках. Исходя из признаний Петровской в письмах к Брюсову, которые представляются вполне достоверными, теперь можно с достаточной степенью вероятности утверждать, что она родилась в марте 1879 г. Ее младшая сестра, Надежда Ивановна Петровская, страдала физическими и психическими недугами, отягощенными во второй половине 1900-х гг. какой-то романической историей (не вполне внятные указания на эту личную драму имеются в письмах Нины Петровской к Брюсову); после смерти их матери в 1909 г. Надежда Петровская перешла всецело под опеку старшей сестры и разделяла с ней все последующие жизненные тяготы.
347
Там же. С. 8–9. В экземпляре мемуарной книги «Некрополь», который принадлежал В. В. Вейдле, Ходасевич отметил на полях, что Петровская была невестой В. А. Маклакова, видного юриста, впоследствии крупного деятеля кадетской партии (см. комментарии Н. А. Богомолова в кн.: Ходасевич Владислав. Некрополь. М.: Вагриус, 2001. С. 392). О профессии, полученной ею в ранней юности, Петровская вспомнила в письме к Ю. И. Айхенвальду (Париж, 29 июня 1927 г.) – в надежде изыскать средства для существования: «Сознаюсь Вам: я по профессии еще зубной врач. Из ложного стыда потом это тщательно таила от всех… даже самой это хотелось забыть. Но сейчас время суровое, – не до жеманства. Конечно, и диплом я потеряла давно и практиковать не собираюсь, но остались у меня некие знания,
Петровская публиковала свои рассказы и статьи под девичьей фамилией, которая и стала ее литературным именем. В московском окололитературном сообществе она объявилась в 1902 г. как Нина Ивановна Соколова, жена адвоката и начинающего поэта Сергея Алексеевича Соколова (псевдоним – Сергей Кречетов), основавшего в том же году издательство «Гриф», которое, вслед за символистским «Скорпионом», учрежденным двумя годами ранее, ставило сходные задачи – быть пристанищем для писателей модернистской ориентации, утверждать «новое» искусство. С 1902 г. Петровская начинает рассказ о пережитом и в своих «Воспоминаниях». [348] Никакой предыстории это повествование о московском «декадентском» микромире не имеет – ее заменяют признания об обострившемся «томлении по жизни», о «горькой тоске существования», о «странной пустынности» как доминирующем чувстве; всем этим переживаниям «муки небытия», однако, было найдено противоядие: «Вся новая русская литературная проповедь ‹…› была мне известна от доски до доски. И все, обусловившее художественный стиль целого поколения, было мне близко органически, но реальное бытие этих больших писателей представлялось легендой о башне из слоновой кости, где мало и званых и избранных. Первым из тех недоступных, державших в руках ключи подлинной жизни и подлинной литературы той русской эпохи, томил мою мечту Брюсов. Маленькие сборники его “Chefs d’oeuvres” и “Me eum esse”, – потом пышное “Urbi et Orbi” стали для меня символом моей новой веры». [349]
348
Петровская написала их сразу после смерти Брюсова, осенью 1924 г.; 23 ноября 1924 г. она сообщала М. Горькому: «Была у меня надежда на мою книгу – “Воспоминания”. Собственно о Валерии Брюсове и эпохе с ним связанной, личные и литературно-общественные. Давно вела переговоры с К<нигоиздательст>вом “Петрополис”. Прочли, пожелали печатать сейчас же, но без аванса, на проценты с экземпляра. Это для меня невозможно» (Garetto Elda. Intrecci berlinesi: dalla corrispondenza di Nina Petrovskaja con V. F. Chodasevic e M. Gor’kij // Europa Orientalis. 1995. Vol. XIV. № 2. P. 140). Горький предполагал опубликовать «Воспоминания» Петровской в берлинской «Беседе», но издание журнала было прекращено в мае 1925 г., затем рекомендовал поместить их в журнале «Русский современник» (см. его письмо к А. Н. Тихонову от 9 августа 1925 г. // Горький М. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. М., 2012. Т. 15. С. 240–241, 676 – примечания Л. В. Суматохиной), но его издание после выхода в свет в конце декабря 1924 г. 4-го номера не было возобновлено (см.: Примочкина Н. Н. М. Горький и журнал «Русский современник» // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. С. 368–369; Примочкина Н. Н. М. Горький в судьбе Нины Петровской // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 2002. Т. 61. № 2. С. 7 – 15; Примочкина Н. Н. Женщина, достойная помощи и внимания (Н. Петровская) // Горький и писатели русского зарубежья. М., 2003. С. 207–224). Впоследствии «Воспоминания» Петровской были подготовлены к печати в составе тома «Русские символисты» (в серии «Летописи Государственного Литературного Музея») под редакцией Н. С. Ашукина (см.: Литературное наследство. Т. 27/28. М., 1937. С. 691), но это издание не было осуществлено. Фрагменты «Воспоминаний» Петровской были впервые опубликованы Ю. А. Красовским (Литературное наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. М., 1976. С. 773–789), в полном объеме они напечатаны в составе публикации Эльды Гарэтто «Жизнь и смерть Нины Петровской» (Минувшее. Исторический альманах. Вып. 8. Paris, 1989. С. 17–90).
349
Минувшее. Исторический альманах. Вып. 8. С. 18, 19.
Литературный дебют Петровской состоялся в 1903 г.: в «Альманахе книгоиздательства “Гриф”», которым заявило о себе новое издательское предприятие, были опубликованы ее рассказы «Осень» и «Она» – небольшие лирико-психологические этюды, написанные в форме мужского монолога (как и большинство последующих ее рассказов). С аналогичными опытами Петровская выступила в двух следующих альманахах «Грифа», вышедших в свет в 1904 и 1905 гг. Ранние рассказы Петровской являли собой характерные образчики «декадентской» прозаической миниатюры, с детальной разработкой образно-метафорического ряда и ослабленным сюжетом; темы любви и смерти, религиозно-экстатические и «демонические» мотивы часто окрашиваются в них в тона специфически модернистского урбанизма. [350] Литературного имени эти публикации автору не создали (если о ранних рассказах и упоминали, то чаще всего мимоходом и довольно пренебрежительно [351] ), известность же в узком кругу лиц, причастных к деятельности «Грифа» и «Скорпиона», Петровская получила главным образом за наглядно проявленный «дар жить», за выразительное воплощение в индивидуальном психологическом облике и поведенческом рисунке специфически «декадентских» черт.
350
Почти полный свод литературных произведений Петровской представлен в кн.: Петровская Нина. Разбитое зеркало: Проза. Мемуары. Критика / Составление М.В. Михайловой. Вступ. статья М.В. Михайловой и О. Велавичюте. Комментарии М.В. Михайловой и О. Велавичюте, при участии Е.А. Глуховской. М., 2014.
351
Ср., например, отзыв С. М. Соловьева об «Альманахе “Гриф”» (М., 1904) в письме к А. Блоку от 18 февраля 1904 г.: «Почти весь альманах хочется положить в печку. “Последняя ночь” Нины Ивановны очень симпатично, но окончательно бездарно» (Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. М., 1980. Кн. 1. С. 364).
В какой-то мере одной из форм подобного самовыражения стал ее непродолжительный роман с Бальмонтом (вспоминает Ходасевич: «Первым влюбился в нее поэт, влюблявшийся просто во всех без изъятия. Он предложил ей любовь стремительную и испепеляющую. Отказаться было никак невозможно: тут действовало и польщенное самолюбие (поэт становился знаменитостью), и страх оказаться провинциалкой ‹…›. Она уверила себя, что тоже влюблена. Первый роман сверкнул и погас, оставив в ее душе неприятный осадок – нечто вроде похмелья» [352] ). Эта мимолетная история всколыхнула волну домыслов и слухов, циркулировавших в литературной богеме, [353] которым вскоре был дан дополнительный стимул: пытаясь изжить в себе последствия отношений с «оргиастическим» Бальмонтом, Петровская устремилась в «аскезу», в поиск возвышенного, духовно просветленного чувства. Так начался осенью 1903 г. ее «мистериальный» роман с Андреем Белым, который в январе – феврале 1904 г. обернулся романом тривиальным, «земным» и дополнительно окрашенным теми же «декадентскими» обертонами. Белый драматически воспринял такую перемену в отношениях: он осознавал, что его «порывания к мистерии, к “теургии” потерпели поражение», [354] что воплотить в жизнь новую форму человеческих связей, о которой он грезил, ему оказалось не по силам; но и у Петровской, искренне и страстно полюбившей поэта-теурга, ожидавшей от него той же цельности и полноты чувства, которые испытывала она сама, «бегство» возлюбленного, его попытки видоизменить и в конечном счете прекратить общение с нею вызвали гамму самых мучительных переживаний. [355] С осени 1904 г. «роман» Петровской и Белого (судя по его позднейшим признаниям) не возобновлялся, но психологические последствия этой истории сказывались еще довольно длительное время. Когда между Петровской и Брюсовым установилась близость, Андрей Белый довольно долго фигурировал в их отношениях как третий отсутствующий участник (инициалы его настоящего имени – Б. Н. – то и дело мелькают в письмах Петровской к Брюсову).
352
Ходасевич Владислав. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 12.
353
Ср., например, сообщение в письме С. А. Соколова к Андрею Белому от 14 августа 1903 г. об А. С. Рославлеве, поэте из круга «Грифа»: «…он ‹…› оказался распространителем и автором гнусных и грязных слухов насчет меня и Нины. ‹…› Мне только и осталось порвать с ним, что я и сделал» (РГБ. Ф. 25. Карт. 23. Ед. хр. 2). О тех же слухах, распространявшихся Рославлевым и Виктором Гофманом, упоминает и Петровская в «Воспоминаниях» (Минувшее. Исторический альманах. Вып. 8. С. 37). Подробнее см.: Лавров А. В. Виктор Гофман: между Москвой и Петербургом // Лавров А. В. Русские символисты: Этюды и разыскания. М., 2007. С. 352–353.
354
Белый Андрей. Материал к биографии // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 43.
355
Подробнее см.: Лавров А. В. Андрей Белый в 1900-е годы. Жизнь и литературная деятельность. М., 1995. С. 159–162, 167; Письма Андрея Белого к Н. И. Петровской / Публикация А. В. Лаврова // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 13. М.; СПб., 1993. С. 198–214.