Символы. Песни и поэмы
Шрифт:
И в шубу он закутался плотней,
И сделалось тепло ему от меха,
От сладостного внутреннего смеха
Над глупой жизнью маленьких людей;
Он опьянен был горестью своей,
Она ему казалась необъятной:
Ведь над собой поплакать так приятно.
Пришел домой, разделся он и лег.
Но мучил кашель, голова горела…
Потухли грезы. Слаб и одинок,
Он ласки жаждал и уснуть не мог.
А
И, как могильный камень, тяжела,
Теперь уж скорбь не шуткою была.
Ни сладких дум, ни слезь, ни вдохновенья,
Ему казалось глупым и смешным,
Что он считал великим за мгновенье.
Не скептиком, могучим, гордым, злым,
Он просто был несчастным и больным,
Покинутым ребенком. Одиноки
Теперь мы все: таков наш век жестокий!
Мы думаем, безумцы, лишь о том,
Чтоб оградиться от людей наукой,
Правами, силой, деньгами, умом…
Но в нашем я, ничтожном и пустом,
Томимся одиночеством и скукой.
Борьба на смерть, — Vae victis! [9] — кровь за кровь,
У нас в руках — весь мир! Но где любовь?
Железные дороги, телефоны,
И Эйфелева башня до небес, —
Великий век открытий и чудес!..
А между тем нам как-то скучно… Стоны,
Разврат и голод… Жар любви исчез…
Вселенную мы знаньем победили,
9
Горе побежденным! (лат.)
А в сердце… в сердце мрачно, как в могиле.
И встал Сергей и к шкафу подошел.
Из книг он выбрал «Исповедь» Толстого.
Едва страницы первые прочел,
Он увидал софизмы, произвол…
Но сколько в вас для чувства молодого
Знакомой боли и родной тоски,
Гектографа заветные листки!
Сережа думал: «Да, блаженны те,
Кто жизнь проводят в тишине, в заботе
Об урожае, в сельской простоте,
В слиянии с народом и в работе.
Но если верить жизни, не мечте,
Но если дел искать, не грез, — увидишь сразу
В непротивленье злу пустую фразу.
…………………………………….
Толстой! Надолго ли в тебе угас
Сомненья дух мятежный и суровый?
Увы, ты мира дряхлого не спас…
Как знать, теперь, быть может, веры новой
Ты жаждешь сам, невидимо для нас.
А веры нет и быть ее не может,
И скорбь по ней нам сердце вечно гложет.
Наш
Неведомого ищет и томится,
От мук изнемогает, пасть готов
И вдруг опять из порванных оков
Встает непобедимый и стремится…
Куда?.. навеки скрыто Божество.
Погибнем мы, но не найдем его!»
Сидел он долго, долго на постели.
Свеча померкла, алый свет играл
В замерзших окнах; фабрики гудели;
Спешил рабочий; дым из труб вставал;
С балов кареты мчались… Замирал
Далекий колокол, и сквозь дремоту
Столица принималась за работу.
Забелин… (но героя моего
Я позабыл представить вам, читатель:
Забелиным я буду звать его).
Поближе из студентов никого
Не знал он, кроме Климова. Приятель,
Блондин в очках, высокий и худой,
Понравился Сереже добротой.
Как истинный народник, откровеньем
Он «Власть земли» Успенского считал,
Не мучился, как наш герой, сомненьем
И жизнь не в поэтический кристалл,
Но, как работник, трезво созерцал,
Был полон нежности, любви и чувства,
А между тем не понимал искусства.
Зато во всем Забелин до сих пор —
Лишь дилетант, а Климов просто, смело
И бодро примется за жизнь и дело.
Хотя едва не каждый разговор
Переходил у них в жестокий спор,
Они вполне сошлись, как два контраста,
Что в дружбе и любви бывает часто.
Камин пылает, лампа на столе.
Сережа любовался в полумгле,
Как угольки просвечивали нежно
Сквозь тонкий пепел, и внимал небрежно,
С насмешливою думой на челе,
А Климов мерил комнату шагами,
Курил, кричал, размахивал руками:
«Ты — баба, эгоист!.. Твоя тоска
И пессимизм, и жажда идеала —
Вздор, сущий вздор пред скорбью мужика
О том, что нынче подать велика,
А хлеб не уродился, лошадь пала!..
Ты — барин… ты чужим трудом живешь,
Вся жизнь твоя — бессмыслица и ложь!..
Нам, видите ли, скучно, мы не в духе…
Но, Боже мой, в деревне хлеба нет!
Там люди мрут от голода, как мухи,
Там нужен свет, пойми, — любовь и свет!..
А мы… Какая подлость!..» Но в ответ
Сергей: «За мной весь Запад, вся наука.
Там тоже — скорбь, отчаянье и мука!..
За мной — Шекспир и Байрон…» — «Старый хлам!