Синдикат
Шрифт:
Это была изначально безумная идея, любому недоучке было ясно, что никакая электроника ни сейчас, ни в сколь-нибудь обозримом будущем не даст условной «плотности расчетной среды», которая позволит реализовать даже пародию на что-то разумное. Все равно, что пытаться научить читать лягушку — элементарно не хватит аппаратных возможностей. И все же Гиндин начал работу. Он хорошо понимал, что никогда не увидит практическую реализацию своих идей, однако и не стремился к тому. Гениальный безумец не пытался создать непосредственно ИИ, он стремился изобрести его, придумать лекала, чертеж для будущих специалистов. Как если бы астрономы начали придумывать оптику, чтобы следующие поколения исследователей смогли изобрести уже непосредственно астрономию.
Макс исходил из того, что традиционное
После нескольких лет проб и неудач Гиндин пришел к выводу, можно сказать, более философскому, нежели техническому — человек, так или иначе, скован ограничениями как «аппаратными» (вычислительные возможности мозга), так и «программными» (личный опыт и знания). Иными словами, человек не в состоянии придумать нечто, принципиально выходящее за рамки «человеческого». И соответственно изобретатель может создать подобие собственного разума, в чем-то лучшее, в чем-то худшее, но в любом случае — лишь подобие. Копию, воспроизведенную и, возможно, усовершенствованную в отдельных аспектах математическим аппаратом. Но зачем нужна копия, сколь угодно качественная и полезная, если уже есть оригинал? И как обойти концептуальное ограничение, придумав то, что придумать невозможно, то есть НЕ-человеческий самобытный разум, который не является ни числовой копией мозга, ни совокупностью функциональных алгоритмов?
Ответ был гениально прост — если это нельзя создать, значит, его не нужно создавать. Разум должен эволюционировать, также как эволюционировал человеческий мозг. Структурированность рождается из хаоса, из агрессивной динамической и многофакторной угрозы. Непредсказуемые и неуправляемые выпады враждебной среды превратили обезьяний мозг в высококлассный инструмент. Следовательно, чтобы добиться сходного результата, нужно смоделировать надлежащую среду.
Гиндин перестал изобретать концепцию ИИ, теперь он сосредоточился на формировании среды, которая воспроизвела бы в условном мире чистой математики и электронных сигналов основные принципы биологической эволюции. Которая, постоянно и непредсказуемо меняясь, заставила бы развиваться АБВ — «алгоритмы базового выживания», прогоняя миллионы условных поколений за минуты, превращая электронных амеб в «числовую обезьяну».
Время шло, миновало «золотое десятилетие», мир стал тесен для двух гигантов и неотвратимо шел к решающему конфликту, проект несколько раз оказывался на грани закрытия, но Гиндину каким-то чудом удавалось отстаивать скудное финансирование. А затем гений умер. Макс ушел в мир иной, и если существует рай для математиков и программистов, Гиндин воссел там одесную от машинного бога. Проект тихонько существовал дальше, уже силами немногочисленных лаборантов-подвижников, личных учеников быстро забытого гения. Они провели «141042» через войну и послевоенный хаос. Затем сумели встроить в анархию девяностых, присоседившись к программе Государственного фонда алгоритмов и программ, которая открывала новорожденным трестам и комерциализирующимся министерствам доступ к высокоуровневому планированию спроса и предложения. Все это время проектанты терпеливо совершенствовали числовую «биосферу», продолжая дело основателя. Однако ничто не вечно, кто-то уходил из науки, кто-то естественным образом умирал, финансирование прерывалось, пока, наконец, «141042» не был приговорен к закрытию в силу полной утраты коммерческих перспектив.
И в этот момент про существование коллектива (сократившегося к тому моменту до двух человек) узнали Фирсовы, старший и младший. Оба только начали свой долгий путь в трестовой системе, оба понимали, что вступили в эпоху огромных возможностей и соответствующего риска. Оба решили сделать главную в своей жизни ставку.
Дальше развернулась долгая, многотрудная история подъема и успеха. Дядя и племянник упорно карабкались по трестовой лестнице, поддерживая друг друга, как слаженная тактическая единица. А «ГосСтат» продолжал работу. И однажды у него получилось. Семнадцатого декабря две тысячи восьмого года, в канун годовщины Революции, на земле родился нечеловеческий разум, творение не бога и природы, а математики и человека. И все было бы замечательно, но…
Новорожденный ИИ не имел никакой практической ценности для треста, потому что он был в полной мере нечеловеческим. Более того, нельзя было даже в точности сказать, это вообще разум или некая сверхсложная совокупность инстинктов, выкованная жестокой борьбой за существование в агрессивной среде алгоритмов-»хищников». С ним можно было общаться, но человек и машина понимали друг друга примерно как землянин и разумный паук с Альфа Центавры. Миллионы рублей и человеко-часов оказались потрачены впустую, а Фирсовым настала пора готовиться к позорному увольнению за грандиозные растраты и технологическую диверсию в виде отвлечения ресурсов «Правителя» на заведомо бесперспективную разработку. Проект, который обеспечивал их карьеру в тресте, нынче обещал ее же похоронить, вместе с носителями.
Понимая, что время истекает, родственники в отчаянии начали хвататься за соломинки. Пользуясь наработанным массивом данных и новейшими разработками в сфере лазерных ЭВМ (восемь символов вместо обычных «0» и «1», то есть кратное увеличение емкости кода), Фирсовы занялись настоящим «электроцидом», бесчеловечным с точки зрения морали, абсолютно естественным для корпоративных функционеров. Они создавали поточно новые и новые версии числовых машин, форсировано проверяли образцы на предмет хоть какой-то выгоды и уничтожали бесполезные (то есть все), освобождая вычислительные мощности. Несколько ученых на проекте загремели в психлечебницу, осознав, что, по сути, конвейерным способом убивают новорожденных. Двое хотели предать ситуацию огласке и куда-то исчезли, потому что Фирсов-старший хорошо знал свое дело. Еще двое в разное время пытались саботировать и уничтожить «ГосСтат» с тем же исходом для самих себя. Обстановка накалялась. И тут произошло чудо.
«ГосСтат-179» был практически некоммуникабелен, он, похоже, вообще не понимал образ мышления людей, но при этом видел хаос. Судя по всему, числовая машина оказалась способна вычленять любые сколь угодно короткие и слабые упорядоченные структуры в сколь угодно сложных системах. Не всегда, но с приемлемой частотой и точностью. А вот это уже тянуло на презентацию грандиозного успеха.
— Биржевая игра, — сказал Копыльский, легким жестом поправляя очки. Только это движение и свидетельствовало о проявлении некоего интереса. И еще, пожалуй, «экономический мудрец» стал моргать немного чаще, словно у него пересыхала слизистая глаз.
— И это тоже, — кивнул Фирсов. — Но главное, открывался путь к глобальному планированию.
— Поясни.
Постников и Кадьяк обратились в слух, они сидели тихо, как мыши, если это слово можно отнести к двум кибернетикам, каждый весом чуть меньше центнера.
— Любой, кто пытается выйти на общемировой рынок, сталкивается с принципиальной проблемой, — начал разъяснение Фирсов. — Предел возможности планирования. Тут все сразу, и сбор информации, и ее обработка, и конкуренция, и еще сотня параметров. Проще говоря, на уровне национальных экономических систем все работает отлично, слава отцам-основателям планового госкапитализма. На уровне региональных и континентальных объединений система тоже работает, но хуже. А то, что выше, бьется с размаху о потолок возможностей. Поэтому все по-настоящему большие транснациональные синдикаты сейчас примерно на одном уровне, и никто не может вырваться вперед. Чем больше ты растешь, тем сложнее балансировать доходы и расходы, накапливается сумма ошибок, и, в конце концов, соперники загоняют слонопотама в яму с кольями.