Синдром Дездемоны

Егорова Ольга И.

– А я думала, ты уже и не позвонишь!

– Почему? – спросил он ошеломленно.

И пришла же ей такая глупость в голову, что он ей не позвонит!..

– Потому что ты не звонил! Ни в субботу, ни в воскресенье, ни сегодня! – объяснила Алла.

– Я был занят, – соврал Тихон. – Очень сильно.

– Понимаю. – Она поверила, кажется. – Я бы сама позвонила, но у меня твоего номера нет.

– Как нет? – удивился Тихон. – Ты ведь записывала!

– Записывала, – согласилась Алла. – Но не сохранила. Я просто очень нервничала в тот вечер. Плохо соображала.

– А если бы у тебя был мой номер, ты бы позвонила? – задал Тихон идиотский вопрос.

И именно таким тоном, каким пятнадцатилетние подростки интересуются

у своих тринадцатилетних возлюбленных: «Маша, ты будешь любить меня вечно?..»

– Да, – ответила Алла.

Неуверенно как-то ответила.

Они оба почувствовали эту ее неуверенность, оба замолчали и оба ощутили неловкость этого молчания.

Детский сад какой-то, честное слово!

– Я… – Тихон, как настоящий мужчина, принялся спасать ситуацию. – Я тебе, Алла, вот зачем звоню. Я хотел сказать… то есть узнать! Узнать, можно ли тебе позвонить…

– Ты позвонил, чтобы узнать, можно ли мне позвонить? – Алла Корнеева обалдела от такого поворота событий.

Тихон и сам обалдел.

– Нет, – ответил он сердито. – Я хотел узнать, можно ли тебе позвонить завтра, чтобы договориться…

– Договориться о том, чтобы я позвонила тебе послезавтра? – подсказала Алла.

И первой начала смеяться.

Она смеялась тихо, но так заразительно, что Тихон не выдержал и стал смеяться вместе с ней.

Ее смех легонько щекотал ухо, журчал, как ручеек, и было так невыносимо приятно его слушать, что Тихон готов был состариться с трубкой в руках, лишь бы это счастье не успело закончиться раньше, чем закончится его жизнь.

А еще ему снова захотелось ее поцеловать.

Мучительно захотелось.

Захотелось так сильно, что хоть в петлю лезь!..

И он первым перестал смеяться, потому что теперь уже было не до смеха.

И она замолчала, почувствовав, видимо, скрытый смысл его молчания.

А потом тихо спросила:

– Тихон?

– Я хочу тебя поцеловать, – сообщил он, чувствуя себя, как парашютист в ожидании хлопка раскрывающегося за спиной запасного парашюта.

Алла молчала.

Секунды летели, а она все молчала, и это значило, что никакого запасного парашюта нет и терять Тихону больше уже нечего.

– Я ужасно хочу тебя поцеловать, – повторил он упрямо. – Я сойду с ума, если тебя сейчас не поцелую. У тебя губы вишневые, ты знаешь?..

– Тихон, – наконец сказала она, – но ведь ты не можешь… не можешь поцеловать меня… по телефону.

– Нет, – согласился Тихон, – не могу.

Сердце трещало где-то в районе желудка, отбивая ритм зажигательного африканского танца.

– И как же… нам быть? – спросила Алла.

Она так и сказала – «нам».

«Нам» – это значило, им двоим. Это значило, что они оба…

Тихон так и не додумал свою мысль, потому что вдруг вообще потерял способность думать.

– Давай, – предложил он охрипшим голосом, – я к тебе приеду.

– Ты не можешь ко мне приехать. У тебя ребенок, – напомнила Алла.

– У меня ребенок, – повторил Тихон, поражаясь тому, как это он мог забыть про Юльку. – Тогда… тогда ты можешь приехать ко мне. Я… я тебе такси вызову. Приедешь?..

Она молчала.

И сердце, запыхавшееся от своих бешеных плясок, остановилось внутри.

– Алька? – спросил он осторожно, впервые назвав ее этим новым именем, которое так шло к ее каштановым волосам. – Приедешь?

– Ты адрес мой помнишь? – наконец раздался в трубке ее голос.

– Я скорее забыл бы свое имя, – выдохнул Тихон, – чем твой адрес.

– Хорошо, – ответила она коротко и просто. – Тогда вызывай… такси. Я приеду.

Это было чистой воды безумием.

Нет, никогда, никогда еще такого с ней не случалось!

Алька в свои двадцать два года уже имела опыт любви и «первой», и «последней», и «единственной»… Каждая из них именно такой и казалась. Сначала в десятом

классе она влюбилась до одури в красавца Мишку Смирнова, собственного одноклассника. Удивительно было то, что до десятого класса Алька Мишку как будто бы и не замечала совсем. Ну, учится вместе с ней, сидит за соседней партой пацан, которому все пророчат будущее звезды мирового подиума. Так ведь, чтоб стать звездой подиума, мозгов много не надо. А Алька в мужчинах уже тогда мозги ценила. Поэтому к Мишке относилась всегда не то чтобы с презрением, но все же с некоторой снисходительной насмешкой… До тех пор, пока вдруг однажды не увидела близко-близко от себя его ресницы.

Ресницы, глупость несусветная!..

Но Мишка как-то так этими ресницами повел, как-то так ими взмахнул, что Алька остолбенела.

Подумала: «А ведь и правда, красивый какой!»

И – влюбилась.

Много ли надо девчонке в шестнадцать лет!

И Мишка вроде бы ответил ей взаимностью. И были поцелуи под луной на скамейке возле подъезда и в тесной комнатушке, которую Алька делила пополам с маленьким братом, и походы в кино, и руки, липкие от пота, взволнованные, торопливые, у нее под одеждой, и слово «люблю», и глаза в глаза… И все это до тех пор, пока не закончились выпускные экзамены. Мишка благополучно сдал их на четверки. Потому что Алька во время подготовки строчила на листке бумаги ответы не на свои, а на Мишкины вопросы. Закончились экзамены, и закончилась Мишкина любовь к отличнице Альке Корнеевой.

Алька, осознав горькую правду, даже покончить с собой собиралась! Но после выпускных экзаменов сразу пришлось начать готовиться к вступительным, и времени на страдания почти не осталось, а желание расстаться с жизнью как-то быстро прошло. Сама себе Алька удивлялась, когда спустя месяц после разлуки со своей первой, последней и единственной любовью вдруг поняла, что и не вспоминает о ней…

До того ли было, когда появился ОН!

ОН – Шурик Потапов, хоть и не такой красавец, как Мишка, но такой веселый и бесшабашный, такой обаятельный, такой галантный! А главное – никаких корыстных целей в отношении Альки ОН преследовать не мог, потому что сам был лучшим студентом на всем факультете! ОН мог часами цитировать стихи Бродского и Гумилева, ОН в перерывах между лекциями ку-рил на крыльце не какую-нибудь простую сигарету, а настоящую трубку! У НЕГО были длинные волосы, собранные в густой конский хвост на затылке, а в руках – гитара, и с этой гитарой, лениво перебирая струны, он сидел у Алькиных ног. Пел хрипловатым голосом песни Визбора и Окуджавы, а изредка и только для нее одной – свои собственные песни. ОН был организатором всех походов – где они только не побывали за пять лет учебы! И в Карелии, и в Приэльбрусье, и на Байкале, и в Сочи, и в Великом Новгороде! Там, в одном из походов, в палатке у озера, и случилась у них первая ночь. Торопливые объятия, жаркие поцелуи, луна-насмешница в прорезях брезента, ошалелые соловьи над головой, рыжий муравей в складках смятого спального мешка… Целых четыре года они были вместе. Целых четыре года Алька, казалось, была счастлива. И ни разу не заговаривала о свадьбе, хотя и так было понятно, что дело к ней шло…

Но однажды ночью, в очередной брезентовой палатке, отдыхая после любви, ОН сообщил Альке, что собирается эмигрировать. Сказал, что в этой стране с его талантом – только пропадать, а в Америке у него родственники, помогут пробиться, и работу, и жилье найдут, и деньгами на первое время обеспечат.

ОН звал Альку с собой, конечно.

Но как-то неуверенно звал, будто надеялся, что она откажется.

«Было бы здорово, – сказал он, – если бы мы уехали вместе. Но с другой стороны, что тебе там делать? Детей заводить я пока не хочу, молодой еще. А если не с ребенком сидеть – значит, работать. А где ты в Америке работать будешь? Ты ведь и языка-то не знаешь почти…»