Синдром Л
Шрифт:
Но на меня никто не обращал внимания.
Наконец Саше удалось отпереть дверь. Он повернулся ко мне на прощание, на секунду прикрыл глаза. Я поняла этот сигнал так: что-нибудь придумаем. Решим проблему. Но пока надо разбежаться. Ненадолго. И все будет в порядке. Потом пальцем сделал характерное круговое движение: позвони! И кубарем полетел вниз по лестнице.
Я повернулась к Фазеру:
— Объясни немедленно, что случилось. Все же было так хорошо. И ты обещал!
Я тоже объяснялась не совсем ясно, так была ошарашена. Но Фазер пребывал
— Это Ганкин! Понимаешь? Ганкин это! — кричал он, в промежутках между вскриками глотая судорожно воздух.
— И что? — пыталась я разобраться. — Он — Ганкин, я — Верницкая, ты — Царев. И дальше что?
— А то! А то! Ты не понимаешь!
— Нет, отец, пожалуйста, успокойся! И объясни толком, в чем дело.
— Он много горя принес нашей семье!
— Как же это возможно, если ты с ним только сегодня познакомился? Да и я… ну, не очень давно его знаю. Хотя кажется, что давно. По-моему, он добрый, заботливый и совсем не жадный. И к тебе был очень хорошо расположен. Да и ты к нему. Что же случилось, что вдруг так резко изменилось?
— Он оказался Ганкиным!
— Да, а ты оказался Царевым!
Фазер очень странно отреагировал на эту мою фразу. Я-то просто иронизировать пыталась. Но его она почему-то шокировала.
— Что ты говоришь? — Он теперь вдруг перешел на шепот. — Ты знаешь? Он тебе рассказал? Не верь ему. Он негодяй! Я тебе все объясню, и ты все поймешь. Только чуть позже. Я сейчас не могу.
И схватился за край стола.
— Папа, тебе плохо?
С трудом дотащила его до кровати в спальне. Накапала валосердина — в аптеке Академии наук без талонов дают.
Он совсем не мог говорить. Хрипел что-то невнятное. Но слово «мерзавец» звучало разборчиво.
— Успокойся, папа, потом все обсудим спокойненько… все решим. Всем сестрам по серьгам раздадим… А сейчас расслабься… Поспи…
Он мотал головой — не буду спать.
— Ну что ты как маленький… ну, не спи… полежи тогда просто.
Постепенно Фазер все же успокоился. Откинул голову. Заснул.
Я оглянулась от двери. Он лежал, то ли просто дремал, то ли действительно спал. Провалился куда-то, где ему явно не было хорошо. Видно было по выражению лица, что и там ему тоже плохо, больно. На осунувшемся постаревшем лице не было покоя, это было лицо очень нездорового и очень несчастного человека.
«Он скоро умрет!» — вдруг подумала я и тут же постаралась отогнать эту ужасную мысль.
Что все-таки случилось? Наверно, Саша был бестактен, недостаточно тонок, не учел стариковские странности, не уступил. И тут же я себя одернула: вот, я, не разобравшись, уже выводы делаю, скорей мне виноватого найти. А может, это я виновата? Может, чего-то не предусмотрела, поставила их обоих в какое-то ложное положение?
— Я виноват, — первым делом сказал Саша, когда я набрала его номер. — Но я не предвидел… не мог… и это стало такой неожиданностью для меня…
— Погоди, объясни, умоляю,
— Это долгий разговор… не по телефону… но суть такова: мы с твоим отцом неожиданно открыли некие обстоятельства, это был полный сюрприз для нас обоих, даже шок… Когда я понял… мне надо было кое-что скрыть от него. А я сам растерялся, ляпнул…
— Я так и знала! Я же просила быть тактичней, хитрей, кто из нас разведчик, а? — сказала я и тут же опомнилась: разве можно такое говорить по телефону?
И он сразу, конечно, замолчал. Переваривал несколько секунд возможные последствия моей неосторожной реплики. Потом, видно, решил: плевать, семь бед — один ответ.
— Слушай, — сказал он, — приезжай, а? Я тебе все постараюсь объяснить. И вообще… Эта же наша первая ночь. После того, как мы все про нас решили, правда? Нам надо быть вместе.
— Ох, Саша! Я согласна! Но ты видишь, что случилось? Что вы с отцом понаделали? Я теперь боюсь его оставить. Он плох. Не знаю даже, не придется ли «Скорую» вызывать…
— Да, ты права… За ним надо присмотреть. Ты знаешь, он мне кое-что рассказывал. Пока у нас с ним все не взорвалось еще… такое, что заставляет о нем беспокоиться.
— Что, скажи скорей, что конкретно, в каком смысле беспокоиться?
— Ну вообще… присмотри, как он там себя чувствует, что делает…
Большего я от Саши не добилась.
А Фазер опять меня удивил. Я-то ходила на цыпочках, боялась его разбудить. И вдруг слышу какие-то звуки. Он уже не в спальне, оказывается, а в кабинете. Заглянула тихонечко. Сидит за столом и что-то пишет.
— Можно? — спросила я, приоткрывая дверь.
— Заходи, — сказал он, но по лицу было видно, что он не рад этому. Тетрадь, в которой он что-то писал, тут же захлопнул и отложил в сторону.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я.
— А-а…
Сказал и махнул рукой. Дескать, какая разница? Не хочу даже и обсуждать свое самочувствие. Ясно, что хреновое, но жив как-то, сижу, существую, хоть и с трудом.
Я заметила, что он налил себе полный фужер хорватского розового вермута «Истра».
— А ты уверен, что через полчаса после приступа надо спиртное пить?
— А-а…
Тот же ответ, и такой же взмах руки.
— Хоть бы уж льда тогда попросил, — проворчала я.
И в ответ опять получила:
— А-а…
— Ну, налей тогда и мне, — попросила я.
Видно, что он был очень недоволен моей просьбой. Почему? — соображала я. Ведь обычно он рад моему присутствию. Может быть, я помешала ему. Он что-то писал. Но что за секреты? Ведь раньше бывали какие ситуации. Он скажет: извини, ты мне мешаешь, мне срочно доклад закончить нужно. Или: я открытое письмо в «Нью-Йорк таймс» пишу. Оставь меня, я закончу, позову, буду вслух читать.
Вот как бывало раньше. Теперь же тетрадь закрыл, отложил подальше и явно желает, чтобы я ушла поскорей. Но открыто сказать этого тоже не хочет. Почему? Что же это там, в тетради?