Синдром паники в городе огней
Шрифт:
Мой взгляд, отяжелевот слов, скользил по персонажам— по лицу Жоржа, которому не лезла в рот китайская еда, по лицу Ярославы, приведшей свою двенадцатилетнюю девочку (девочка вела себя уже как барышня — когда успел вырасти этот ребенок?)… Мсье Камбреленг шепотом продолжал беседу с человеком, лицом похожим на клоуна — мне казалось, я его уже где-то видел… Кто-то, какой-то невидимый персонаж, заботился о том, чтобы все стаканы были полные, а пепельницы пустые. Польский говор смолк, но зато зазвучала рождественская колядка на сербохорватском. Какой-то субъект с арабским лицом рассказывал Хун Бао, как он был актером в Алжирском национальном театре и как бежал в Париж десять лет назад из-за интегристов. Сейчас он торговал зеленью и фруктами на Муфтарском базаре, а
Я подошел к нему и сказал:
— Простите меня… Простите меня, пожалуйста…
Я не знал, почему прошу у него прощения, но в ту минуту я испытывал острую необходимость просить прощения у всех. У всех своих персонажей, которых я, может быть, недостаточно хорошо понял, чьи истории не удосужился выслушать до конца. Пока я перемалывал эту мысль, пока я был наводнен этим чувством, несколько голов, одна за другой, обернулись на меня.
Даже старик-белогвардеец, который писал ненужную книгу, спустился, и уж наверное с невероятными усилиями, со своей мансарды и из-за двери поманил меня пальцем. Когда я подошел, он спросил меня на французском, безупречном в грамматическом плане, но напоенном музыкой русского языка, о чем идет речь в моем стихотворении «Корабль». Я вкратце пересказал ему стихотворение «Корабль», и старик отплатил мне хохотом. Потом увлек меня в маленькую комнатку, набитую книгами, закрыл за собой дверь и попросил учестьнижеследующую историю, которую он никогда никому не рассказывал: Люси Детамбель на самом деле не была его дочерью.
— Я был бесплоден, понимаете? Я был бесплоден, но жена все же одарила меня ребенком…
Люси ничего не знает. Но, может быть, она имеет право знать… Люси, конечно, его законнаядочь, но не биологическая. Люси — биологическая дочь одного грека с острова Гидра. Он сам узнал обо всем этом, то есть, скажем так, этот нюансот своей жены, шесть месяцев назад. Перед смертью жена открыла ему эту страшную тайну… И вот теперь он просит меня, чтобы после его смерти я осведомил об этом Люси. Чтобы она поехала на остров Гидру, у Пелопоннеса, и остановилась в определенном отеле, в отеле, расположенном недалеко от порта, там еще на первом этаже ресторан. Отель или пансионат Анастасиоса Севасти… Кто знает, может, этот Анастасиос Севасти еще жив…
Я слишком устал, и в мозгу у меня все перепуталось, так что я хорошенько не понял, что говорил мне отец мадам Детамбель. Однако я кивал на каждое его слово и поклялся ему, что сам свожу Люси на остров Гидру.
— Пусть это будет сразу же после моей смерти, — настойчиво повторил старик.
— Сразу же после вашей смерти, — поддакнул я.
Старик стал с натугой подниматься вверх по лестнице, ретируясь в свою мансарду. Я хотел было ему помочь, но он сказал, что справится сам. Так что я попал в когти господина Z., который обнял меня, поцеловал в обе щеки, долго жал мне руку, а потом спросил:
— У тебя нет издателя?
Но тут же со смехом заговорил о мсье Камбреленге и стал меня выспрашивать. Что я знаю об этом человеке? Он правда издатель или самозванец? Давно ли я знаком с мсье Камбреленгом? И каких авторов уже опубликовал этот мсье Камбреленг, у которого нет ни визитной карточки, ни офиса, ни адреса, ни… единственная книга, которую он видел с маркой «Издательство Камбреленг», представляла собой какое-то месиво из белиберды, и называлась она «Слова нашей жизни». Нечитабельная книга, на обложке — ни имени автора, ничего, и никто ее не покупал. Да и как можно купить книгу, которая есть бессвязная смесь из пятисот тысяч
Квартира мадам Люси Детамбель оказалась больше, чем представлялось мне сначала. За множеством неприметных дверей были маленькие комнатки, обставленные со вкусом, по большей части старинными вещами, вероятно, купленными в разное время у антикваров. К четырем утра я так обессилел, что зашел в одно такое крохотное помещеньице и сел в кресло, чтобы вздремнуть. Я проспал с четверть часа, и мне приснилось, что я в Бухаресте, на Северном вокзале, только что сошел с поезда и хочу поехать домой.Но где мой домв Бухаресте, я уже не знал, потому что своего домав этом городе у меня никогда не было, я жил в разных мансардах и подвалах и сменил, может быть, десять домов за десять лет. Причем в кармане у себя я нащупал ключ, явно ключ от одной из мансард, я еще как бы не съехал с квартиры, там оставались мои вещи, я точно знал, что ничего не изменилось в этой каморке, вот только никак не мог вспомнить, где ее искать — у Пожарной башни, на Пьяца Росетти, у Военной академии?
Я проснулся посреди этих раздумий и вдруг заметил, что рядом со мной, в другом кресле, тоже кто-то есть. В кресле спал человек с лицом клоуна, тот, что долго беседовал с мсье Камбреленгом, и на сей раз я его узнал. Это был Эжен Ионеско. Как Эжен Ионеско попал на эту бестолковую и беспорядочную вечеринку, я не знал, и никто не предупредил меня, что великий драматург будет среди приглашенных… Мне хотелось с ним заговорить, но разбудить его я не посмел. Он тоже устал, Ионеско, может быть, выпил не один стакан, и потом он был уже в возрасте…
Однако его круглое лицо клоуна выражало беспокойство, Ионеско спал, но его мозг не отдыхал. Что он видит в этот момент во сне, Эжен Ионеско, подумал я. Посмотрел на часы, но часы, похоже, встали. Во всяком случае, секундная стрелка не двигалась.
Ионеско заснул с недопитым стаканом шампанского в руке. Я осторожно вынул стакан у него из сжатых пальцев, потому что при первом же движении он мог пролить его себе на колени. Поставил стакан на низенький столик между нашими креслами и стал ждать. Нет, Ионеско был не похож на того, кто спит поверхностным сном. Он был в самой его пучине и на время прервал все свои связи с миром.
В решимости терпеливо ждать, пока Ионеско сам не зашевелится^ нечаянно снова уснул, а в тот момент, когда проснулся, от какого-то неприятного запаха, Ионеско уже исчез. Меня обнюхивала собачья морда. Это чей-то мопс переходил из комнаты в комнату, проведывая последних гостей, полегших кто где на кушетках, в креслах, на стульях.
Было семь утра, когда я вышел, в одиночестве, на улицу. Я направился к Люксембургскому саду, который уже был открыт. По-моему, я был первым посетителем, и один из сторожей сердечно приветствовал меня взмахом руки. Этот сад всегда казался мне немного сюрреалистическим, особенно из-за того, что деревья там стояли с математической строгостью, как солдаты в строю на огромном дворе казармы. Я пошел в сторону бульвара Пор-Рояль и Обсерватории. Мсье Камбреленг когда-то показал мне одну из аллей, он утверждал, что там любил гулять Беккет. Я поискал ее и нашел, но не был уверен, что нашел правильную. Хотя у призраков нет адреса, иногда надо точно знать, где их можно найти. Но мне лично грех было жаловаться. За двадцать с лишним лет, что я жил в Городе огней, я собрал несметное число адресов разных призраков. Среди моих знакомых было даже больше призраков, чем живых людей, меня вообще всегда тянуло к призракам. Самые занятные разговоры были у меня с ними, и с ними я совершал самые прекрасные прогулки по Парижу.
У выхода из Люксембургского сада я встретился с японкой, которая как раз входила в ворота. Это была молодая женщина, одетая со вкусом и с воздушной, как у манекенщиц, походкой. Я внимательно смотрел — не станет ли ей сейчас дурно, прямо при мне. Но нет, японка улыбнулась и прошла мимо.
56
Удар собственной рукописью по голове, полученный мсье Пантелисом Вассиликиоти от мсье Камбреленга, не остался без последствий. С этого момента мсье Пантелис начал забывать, и в довольно-таки быстром темпе, все языки, которые он знал. Его память таяла, как кубик льда, и это таяние началось с собственных имен.