Синдром пьяного сердца
Шрифт:
Во главе стола восседали хозяева Унгенского района и радостно улыбались нам, приглашая принять участие в дружеском застолье.
Это была катастрофа. Но никто, кажется, не протестовал.
Мы двинулись к столу, как штрафники идут в бой на приступ высоты, откуда никто уже не вернется живым. С каменными улыбками садились за стол, с отвращением отмечая про себя все те же закуски и вина, но многократно увеличенные в объеме.
Времени поразмышлять обо всем этом изобилии, пока отцы-кормильцы рассказывали нам о достижениях аграрного сектора, было
А принимали нас, как выяснилось, в резиденции, построенной для гостевания самого Брежнева. Хоть побывал он здесь лишь однажды. Оттого и в стороне, оттого и без наружных окон, со странным садиком и фонтанами в изолированном от улицы дворике. Оттого и так щедро. Бюджет домика обеспечивался из цековской казны для сановников, которые проводили тут досуг. Из президиума стола донеслись до нашего края цифры жилищного строительства и растущего благосостояния жителей района.
Алесь, наклонясь к моему уху, поинтересовался:
– Как ты думаешь, сколько стоит построить дом?
– Этот?
– Ну, этот, догадываюсь… бесценен. Вообще… Сколько стоит пятиэтажный дом?
Я ответил, что не знаю. Но думаю, дорого… Тыщ двести, наверное. Вон Переведенцев точно скажет.
– А у тебя самого-то как с жильем? – спросил Алесь.
– Да так, – ответил я. – Коммуналка. Вместе с родителями жены. А у тебя?
– Что у меня?.. – Он, нахмурясь, отвернулся.
И вдруг заговорил о нищей родной деревне, о других деревнях, ну и конечно, о Хатыни, о которой он писал.
В свою очередь и я рассказал о Смоленщине, о деревне Ляхово, где фашисты заживо сожгли двести восемьдесят семь женщин, детей и стариков… Ее и называют второй Хатынью.
Так и завелись: он мне про Белоруссию, я ему про Смоленщину… Очень занятный разговор двух аграриев. К нам присоединился третий – очеркист Иванов, который добавил слез о своей сибирской деревне… И везде одно и то же: распад, бедность и запустение.
Тут мы одновременно, что-то сообразив, извлекли карандаши, бумагу и, отодвинув заливное из судака, засели за цифирь, занявшись математикой. Сложили гостиницу с ее завтраками, прибавили районные банкеты, и этот тоже не забыли, сюда же добавили билеты, командировочные, черные машины, машины ГАИ и прочую обслугу, сотни людей, вкалывающих на фермах, которых мы отрывали от дела…
Единственное, что мы не стали учитывать, – это время самих писателей. И в самом деле, кто его ценит, кроме нас самих.
В результате получалось, что мы нашей дружной компашкой, вместе со здешними, прожрали, пропили, прогуляли, проездили за эти несколько дней пятиэтажный дом. А может, шести– или даже семиэтажный. Но дом, реальный дом, в котором могли бы жить, скажем, пенсионеры, очередники. Матери-одиночки.
Пораженные такой арифметикой, мы как бы по-новому оглядели стол и всех, кто за ним восседал.
Алесь затянул знакомую песенку:
– «А это не мой чемоданчик…» – И добавил, бросив взгляд
Я из деликатности остался бдеть. Но хватило меня часа на полтора. Обойдя квадрат дважды, я с трудом нашел свой номер и разбудил Алеся:
– Иди. Тебя ждут.
Чертыхаясь и вздыхая, Алесь потащился в банкетный зал, хрипло спросив, в какой стороне от нас он находится.
– В любой, – отвечал я и предупредил, чтобы не пытался бежать и не выходил на улицу: там кругом в кукурузе охрана!
– А ты уже был там? – поинтересовался он, оживляясь, и добавил, что давно сообразил – влипли.
Где-то около четырех ночи Алесь потряс меня за плечо:
– Ступай… Там почти никого не осталось…
Я умылся, плеская в ладонь из графина, и на ощупь побрел в банкетный зал. Все руководители, свеженькие, будто и не было бессонной ночи, сидели во главе стола на своих местах. Один из них проникновенно повествовал о здешней природе и даже пытался читать лирические стихи собственного сочинения.
Айлисли спал, положив голову в вазочку с мороженым, очеркист Иванов задремывал на ходу, лишь неутомимый Переведенцев, как истинный ученый, строчил что-то в свой блокнотик, прихлебывая из чайного блюдца марочный коньяк.
– Ну и сколько декалитров прибавилось? – спросил я легкомысленно.
– Мужайся, – произнес он вместо ответа. – Это не все. Завтра, то бишь сегодня, у нас в программе три района и винные погреба. А послезавтра…
Не дослушав своего ученого товарища, я заплакал. Новоявленный руководящий поэт принял это на свой счет и вдохновился читать далее.
Финал же программы состоялся в Кишиневе, в экзотическом ресторане в виде огромной винной бочки.
Однажды на экскурсии в немецком городе Гейдельберге я смог увидеть самую, как было указано в путеводителях, большую бочку в Европе для вина (Grosses Pass inhalt), изготовленную в середине XVIII века, емкостью в 221 726 литров. Растолкав японцев, все с фотоаппаратами, я смог заглянуть в темное ее нутро, поднявшись по лесенке на уровень второго этажа.
В путеводителе сказано, что в такой бочке разместится рота солдат. Почему солдат, а не этих, скажем, японцев с фотоаппаратами, не знаю. Возможно, солдатики тут часто прикладывались к винцу?
Кишиневская «бочка», снова обильная, как бы итожила нашу «винную дорогу».
И уж там, среди тостов, мы с Алесем не преминули в мягких, не столь обидных для хозяев тонах упомянуть о пропитом за эти бурные дни многоэтажном доме: сможем ли мы оплатить своим скромным литературным трудом такой драгоценный аванс и не станет ли для нас та «винная дорога» «дорогой вины»?
Хозяева, а тут была вся королевская рать, приветливо нам кивали, ни тени недовольства не промелькнуло на их неподвижных лицах. Но нас, конечно, запомнили и никогда во все последующие годы ни меня, ни, кажется, Алеся сюда не приглашали. Но, впрочем, как мы пели с легкой руки Адамовича: «Это не мой чемоданчик…»