Синдром самозванки, или Единственная для Палача

Рокко Джулия

Скинув отороченный енотовым мехом пуховик, я подхватила чемоданчик и огляделась. Мысли о том, что я умерла и попала в рай, сразу пришлось отбросить как несостоятельные. Чуда не случилось. Боль от пережитого не осыпалась иссохшей скорлупой, что, на мой делитантский взгляд, служило неоспоримым доказательством того, что я, без сомнения, жива.

Осмотр места «прибытия» явил редковатый лиственный лес, сквозь деревья которого играла задорными бликами вода неизвестного водоема. По наитию, я двинулась навстречу этому манящему прохладой блеску.

У реки, не широкой и безмятежной, я обнаружила шалаш. В голове тут же всплыли обрывочные знания из курса уроков по истории с именем

персоны, весьма уважающей этот спартанский вид жилища — дедушки Ленина. Объяв всю картину в целом, я истерично хихикнула. Вот стою, упитанная тетка в модных валенках, с пуховиком подмышкой и чемоданом в руке на берегу «Бог знает где», а рядом шалаш, в котором, по всей видимости, мне грозит заночевать. Вероятно, после этого я дозрею и до революции.

— Чего гогочешь, дурень? — донесся до меня скрипучий мужской голос, загубивший на корню все веселье.

Вопрос ставил в тупик, потому как и гоготать я не гоготала, и дурнем быть по определению не могла, так как немножко не вышла полом. Однако, выползшего из шалаша обряженного в военный мундир странного образца старика сей факт ни грамма не смущал.

— Ну, чего растерялся? Ступай за мной. Я давно тебя тут жду. Еще б немного и ускакал бы в город один.

Я удивленно заозиралась по сторонам, выискивая того самого парня, с которым тщедушный, лысый до состояния глянца старикашка упорно вел беседу. Но ни парня, ни лошадей, на которых дед собирался куда-то там скакать, на речном берегу не было и в помине.

— Иди сюда, — в очередной раз, теперь уже куда нетерпеливей, позвал чудак, и у меня отпали всякие сомнения, что разговаривает он именно со мной. — Какой-то ты не в меру робкий. Или это с непривычки? Боишься, небось? И правильно! Ундера Уркайского только дураки и не боятся. Но у тебя есть шанс мне понравиться. Заслужить, так сказать, расположение. Будь послушным и прилежным и, быть может, я завещаю тебе все свои секреты… — Старик хитро улыбнулся. — Пойдем же скорее.

Он развернулся и куда-то заковылял, огибая шалаш.

— Кони застоялись, пора бы использовать их по назначению. Ты сам-то как? Езде на антимехах обучен?

— Нет, — закономерно ответила я и, ведомая жгучим любопытством, направилась следом за престарелым оригиналом.

Что такое «антимехи» я, понятное дело, не знала, однако очень хотелось понять, где старик припрятал обещанных лошадей, если ровный, лишенный даже привычных кустарников берег реки, никакого укрытия для столь крупных животных не предоставлял. Не в карман же, в самом деле, он их засунул?!

— Куда катится мир?! — мало чем отличаясь от престарелых сплетников из моего родного двора, тем временем, ворчливо бормотал себе под нос старик.

— Такими темпами скоро мужчины Андолора все до одного превратятся в изнеженных девиц. Теперь все отдано на откуп механике, вот в прежние времена… — Он вдруг привычным движением оседлал прислоненные к шалашу самые обычные на вид грабли и торжественно пообещал: — Но ничего, уж я-то тебя обучу всему, что пристало знать и уметь истинному аристократу! Моих неблагодарных сыновей перекосит от злости. Эти идиоты осмелились намекнуть, будто я тронулся умом! Притащили в дом лекаришку-шарлатана, имевшего наглость заявить, будто я поражен наследственным недугом. Да таких пустомель я раньше каждые выходные вдоль королевского тракта развешивал, словно бусы. Этот мошенник напрописывал дрянных пилюлек и велел не давать мне вина, мол, я от него слишком возбуждаюсь. Пилюли я скормил конюшенному псу. Тот, как и следовало ожидать, сдох. Если таким примитивным приемом сыновья планировали от меня избавиться, то сильно просчитались. Не терпится неблагодарным

поскорее прибрать к рукам моё состояние и власть. Ну да перебьются. Я твою мать, будь уверен, единственную любил, — неожиданно сменил тему своего монолога ундер. — Жаль, не женился. Но, пережив пятерых жен, стал опасаться. А вдруг и вправду люди говорят, будто мужчины рода Уркайских прокляты и все их законные жены обречены на раннюю смерть. Хотя вот твоя мать и без венчального обряда упокоилась. Так что про проклятие — брехня. Просто судьба у меня такая, одинокая. Вот ты как думаешь, сколько мне лет?

Согласно мнению психологов, человек — существо в высшей степени адаптивное. Он довольно быстро привыкает к большинству неблагоприятных факторов, с той или иной мерой успешности начиная приспосабливать их под себя. Как невозможно постоянно бояться, так невозможно и постоянно испытывать удивление. Рано или поздно способность реагировать с повышенной интенсивностью притупляется и наступает спасительное бесчувствие. Вот и я, видимо, почти достигла такого состояния, когда любые чудеса кажутся чем-то вполне себе заурядным, а противоречащие всякому здравому смыслу поведение — лишь самую каплю эксцентричным.

Не вполне понимая, чего ожидать от странных действий нового знакомого, а в основном скорее из-за любопытства, я послушно перебросила ногу через вторые грабли…

То, что мы никуда на таких «лошадях» не поскачем, сомнений не вызывало, однако чтобы окончательно убедиться в прогрессирующем безумии старика, я решила не противиться и посмотреть, что будет дальше.

Кое-как прикрутив к утыканной деревянными зубцами перекладине свою поклажу, я честно ответили на вопрос о возрасте:

— Девяносто.

Старик расплылся в довольной улыбке.

— Да ты, меньшой, как я погляжу, льстец. Очень хорошо. Весьма дальновидно, главное не перестараться. Мне сто восемьдесят девять лет. И я хочу тебе сказать, что мой дед прожил двести! Правда, последние пять лет он был явно не в себе. Воображал себя цаплей. Спал, исключительно стоя на одной ноге и требовал, чтобы на все трапезы ему подавали свежевыловленных лягушек. Умер трагично. Решил в один из дней подремать на болоте. Упал во сне и захлебнулся. Но главное, что до самого последнего дня он был совершенно здоров и полон сил! А вот мой отец прожил сто девяносто пять. В молодости слыл тираном, похлеще Рутольфина Змееголового. Отличался непомерным аппетитом по части баб. Большого государственного ума был человек. Сколько его помню, все твердил: «Не доверяй никому, Вирцейг. Хороший враг — мертвый враг. Лучше повесить невиновного, чем не повесить виновного. Но худшие из всех — заговорщики. Всякий, кто дурным глазом косит в сторону монаршего престола, должен быть уничтожен. Да, так он и говорил. Тоже, к сожалению, свихнулся. Возомнил себя мессией и потребовал помазать его на царство. Он хоть был и безумец, но с большим весом среди знати, так что пришлось мне последовать его собственному совету… и этого… того… — Старик провел ребром ладони по горлу, с философским выражением лица давая понять о незавидной участи своего родителя.

— Все это я рассказываю тебе с одной целью. Чтобы ты, меньшой, знал историю своих славных предков и понимал — никакой я не сумасшедший, ибо ни цаплей, ни мессией себя не мню. Ну что, готов? Тогда поехали!

Старикашка презабавно почмокал губами, дернул воображаемыми поводьями и мы, о ужас, внезапно взмыли под облака.

Пребывая в глубочайшем шоке, я истошно заверещала, вцепившись в гладкий черенок с усердием бульдога, но гарцующий на граблях чудак этого словно и не заметил.

— Во-от, очень хорошо, — протянул Вирцейг. — Ты отлично держишься в седле.