Синдром войны. О чем не говорят солдаты

Сайтс Кевин

«Я очень не хочу об этом думать. Но мне все время кажется, что я продолжаю слышать выстрелы. Я сижу дома, никуда не хожу. Все пережитое по-прежнему со мной, физически со мной. Я думаю, к этому нельзя быть готовым. Нельзя, если только ты уже не сумасшедший».

Шелтон говорит, что пережитое опустошило его, лишило его жизнь смысла и цели. Но он все еще надеется их обрести. Он активно принимает участие в различных программах психологической реабилитации, пытаясь понять и принять все случившееся. Одна из программ называется «Боевая бумага» (www.combatpaper.org). Бывшие военнослужащие отправляют свою форму на переработку, а на изготовленной из нее бумаге рисуют или делают скульптуры из папье-маше. В рамках другой программы, «Военные писатели», он пробовал себя и в роли журналиста.

Вот одна из его статей, опубликованная на сайте программы www.warriorwriters.org:

«В

своей жизни я сам демон. Я — тьма, окутывающая мои дни, пожирающая мои мысли, разрушающая меня изнутри. Я слишком далеко, чтобы мне можно было протянуть руку помощи: я уже сдался. Я не тот, кем кажусь вам со стороны или каким вы меня представляете. Я другой. Когда вы закрываете глаза, вы меня видите; когда вы идете по пустынной улице, я иду за вами; когда вы слышите шепот — это я. Но вы меня не найдете. Как вы можете искать меня, если даже не знаете, кто я? Я слышу голоса, слышу смех — это смеются надо мной. Я знаю, что моя жизнь кончена. Я просто инструмент, который день за днем ковали и завинчивали, пока я не погрузился во тьму, откуда нет выхода, впереди только еще большие страдания».

Эти слова полны пессимизма и отчаяния. Но врачи считают, что это, по крайней мере, попытка разделить с окружающими груз всего пережитого. А значит, шаг на пути к спасению.

P.S. Когда моя работа над книгой уже подходила к концу, я получил от Шелтона СМС-сообщение, подарившее мне надежду, что он все-таки сможет справиться со своими проблемами: «Кевин, недавно я встречался со своими детьми. Впервые за 10 лет!»

Небольшое отступление

Война моего отца

Отец автора, лейтенант ВМС Эдвард Сайтс (слева), Папуа-Новая Гвинея 1945 г.

Как и многие другие представители воспетого в литературе «величайшего поколения» [19] , мой отец никогда не рассказывал мне о Второй мировой войне. Он служил энсином на десантном судне, доставлял морских пехотинцев на острова в южной части Тихого океана. Никогда он не говорил со мной и о службе на эсминце во время войны в Корее.

19

Так журналист и телеведущий Том Брокау назвал в одноименной книге поколение американцев, выросшее во время Великой депрессии и участвовавшее во Второй мировой войне. — поколение, создавшее современную Америку.

Знал я только то, что он участвовал в так называемой программе V12. Целями этой разработанной в 1943 году программы было, во-первых, пополнить ряды офицеров ВМС, в которых флот так нуждался во время войны. А во-вторых, помочь американским университетам: в них почти некому было учиться, ведь молодые люди уходили в армию, добровольцами или по призыву. Федеральное правительство обязалось оплатить обучение 100 000 человек в разных университетах, как государственных, так и частных. Они проходили ускоренный курс, три семестра, по четыре месяца каждый, а потом попадали либо в военно-морские училища, либо в учебные лагеря, в зависимости от того, где они собирались служить: в ВМС или морской пехоте. Тот, кто успешно проходил обучение, получал звание соответственно энсина или второго лейтенанта и отправлялся на войну.

Так случилось и с моим отцом. Он уехал из своего родного городка Женева в штате Огайо, чтобы командовать моряками в Тихом океане. Ему было 19 лет, и до этого он почти никогда не путешествовал дальше границ штата. И уж тем более никогда не был за границей. Я знал, что он гордился тем, что ему удалось завершить программу. Ускоренный курс обучения было нелегко пройти, и очень многие не выдерживали заданного темпа. Но, хотя отец рассказывал мне кое-что о том, как попал в ВМС, о самой службе он не говорил никогда.

Когда-то его молчание казалось мне ужасно эгоистичным. Как можно принадлежать к «величайшему поколению» и ничего, совсем ничего не рассказать о своей жизни! Сейчас я понимаю, что, наверное, просто не проявлял достаточного интереса. Или задавал не те вопросы.

Если я что-то и знал о его службе, то только благодаря старым фотографиям. Некоторые висели на стенах его кабинета, другие он хранил в коробке на чердаке. Почти на всех он старается

произвести впечатление крутого парня: распахнутая на груди рубашка, развевающийся флаг — точно такие же фотографии солдаты сейчас снимают в Ираке или Афганистане. Помню, что одна из них по-настоящему поразила меня. Мой отец в камуфляжной форме держит в руке пистолет, направленный на пленных японцев. Они стоят в два ряда с поднятыми над головой руками. Мне было десять лет, когда я впервые увидел этот снимок, разбирая вещи отца на чердаке. Тогда я не совсем понял, что на нем изображено. Вроде бы мы с братом пытались расспросить отца об этой фотографии, но он по существу ничего не отвечал. Однажды, много лет спустя, я навещал родителей, живших в поселке для престарелых недалеко от Тусона. За несколько месяцев до этого я стал причиной международного скандала: опубликовал видео, на котором американский пехотинец расстреливает безоружного раненого — пленного иракца в мечети Эль-Фаллуджи. Они поддержали мое решение сделать эти кадры достоянием общественности, но отец очень спокойно заметил, что во время Второй мировой войны у них вообще был приказ пленных не брать. Мне тут же пришла на ум та фотография. Что же тогда на ней изображено? Этот вопрос стал неотступно меня преследовать. Я всегда был уверен, что мой отец никогда бы не поступился своими моральными принципами. Он работал в местном банке в отделе кредитов и, если клиенты дарили ему небольшие подарки на Рождество — скажем, корзины с фруктами, — всегда возвращал их. И прикладывал записку, что эти подарки никак не повлияют на его решение, давать дарителю кредит или нет. Неужели сейчас отец хотел сказать мне, что принятые в цивилизованном обществе правила поведения перестают действовать на войне? И правда, разве можно говорить о каких-то правилах, когда речь идет об убийстве? Именно этого я и боялся: что человек, воспитавший меня, любящий и заботливый муж, скромный служащий банка и любитель поиграть в выходные дни в гольф, — на самом деле хладнокровный убийца. Неужели он убил тех пленных, в которых целится на фотографии? Неужели мой отец поступил так же, как и многие другие: совершил казнь без суда и следствия, оправдывая себя тем, что, сложись обстоятельства по-другому, казнили бы его? Я снова и снова анализировал каждое его высказывание, когда-либо услышанное мной. О его гневе по поводу того, что творили японцы в Пёрл-Харбор, о том, как он оправдывал случившееся в Хиросиме и Нагасаки. Неужели под добродушной внешностью скрывался кровожадный зверь?

Эдвард Сайтс в Тихом океане, Вторая мировая война

Мне стыдно об этом говорить, но я, считавший своим долгом раскрыть правду об убийствах в мечети, не мог набраться смелости спросить собственного отца, не совершал ли он нечто подобное.

Я наблюдал, как мой отец стареет. Он стал плохо ходить и уже почти ничего не видел. И перестал быть в моих глазах гигантом, каким казался в детстве. Все свое время он посвящал заботе о моей матери (тоже ветеране: она была санитаркой во время войны в Корее), 35 лет проработавшей хирургической медсестрой и теперь мучавшейся болями в спине. Еще он любил слушать аудиокниги, которые ему выдавали в местном отделении Управления по делам ветеранов.

Каждый раз, приезжая их навестить, я обещал себе, что задам ему этот вопрос. Но потом убеждал себя, что не стоит ворошить прошлое. В течение многих лет я мучился сомнениями, но все никак не мог собраться с духом и спросить его напрямую. Зато это сделал мой старший брат Тим. Однажды мы с ним вместе приехали к родителям на Рождество. Втроем с отцом мы сидели в гостиной и разговаривали о моей книге, когда Тим вдруг выдал: «Пап, а ты участвовал в настоящих боевых действиях во время войны? Тебе приходилось убивать?»

Я был как громом поражен. Вот так просто, не задумываясь, Тим задал вопрос, столько лет не дававший мне покоя. Вопрос, ответ на который я боялся услышать. Отец молчал.

Он скрестил руки на груди, прокашлялся. «Ну, вы же видели ту фотографию». Я затаил дыхание: вот сейчас, одним коротким ответом он разрушит всю мою систему ценностей, уничтожит все мои моральные принципы. Он продолжал: «Ту, с японцами». Как будто читал мои мысли. Мы с братом молча кивнули.

Я боялся, что сейчас оправдаются мои самые страшные сомнения. Вдруг этот добрый и честный человек на войне оказался не лучше остальных? Вдруг он тоже способен исполнить приказ и убить противника, сдавшегося в надежде на его человечность?