Sindroma unicuma. Finalizi
Шрифт:
– Пара дней или не пара - судить не нам, - ответил мягко декан.
– Вы обманываете!
– Я вдруг всхлипнула.
– Он сидит в зеркале! Или сошел с ума! Или еще что-нибудь случилось!
Приборчик заверещал благим писком, вызвав Эм со шприцем и доктора.
– Не хочу!
– отбивалась я.
– Мне нужно знать! Не прощу вас!
Подразумевалось, что не будет медперсоналу прощения, если меня отправят в принудительно-успокоительный
– Генрих Генрихович, я знаю, что пострадали трое студентов.
– Вот как?
– удивился мужчина.
– Мне казалось, вас изолировали от потрясений этого мира.
Если не опроверг, значит, Сима и Аффа не приукрасили действительность.
– У меня свои источники, - заявила с гордостью, чем вызвала улыбку на лице собеседника.
– И я виновата в том, что с ними произошло.
– Каким образом?
– изумился Стопятнадцатый.
– Я желала им зла. Когда погиб Радик, я без конца думала о возмездии. О справедливости. Если бы не эта троица, представление не состоялось бы, и Радик остался жив! Получается, они пострадали из-за меня.
– Успокойтесь, милочка. Прежде всего, поясните, каким образом, находясь в коме, вы навлекли на студентов всю силу вашего гнева?
– поинтересовался декан ласковым тоном.
– Я ничего не помню. Черный провал. Мое сознание могло вылететь из тела и совершить... ну... это...
– Помилуйте, Эва Карловна! Никаких сверхспособностей и резервов организма не хватит, чтобы вырастить за ночь живые крылья бабочки или завлечь человека в зазеркалье.
– А если это сделал дух Радика?
– спросила я и устыдилась тому, как глупо и смешно прозвучал вопрос.
– Вряд ли духи способны управлять временем и пространством. Это подвластно лишь тому, кто значительно превосходит людей в развитии. Я не верю в существование высших сил, но увиденное заставило взглянуть в ином ракурсе на наш материальный мир. До сих пор я верил лишь фактам, считая, что любой феномен логически объясним, а любое невероятное событие подчиняется законам физики. Теперь у меня, по крайней мере, понизился градус воинственности, - улыбнулся мужчина.
– И при всем уважении вы, Эва Карловна, никоим образом не подходите на роль высшей силы, которой подвластны жизни и судьбы людей.
– То, что случилось с ними, теперь считают карой... возмездием...
– ответила я сумбурно.
– Но кто определил степень их вины? Люди творят более страшные вещи: убивают, совершают насилие, предают близких, годами прячутся от правосудия, и хоть бы хны. Если бы грешников, вступивших в сделку с совестью, наказывали подобным образом, с нами соседствовали бы мутанты и сумасшедшие. Или всех нас расселили по зеркалам...
–
– Ну и что?
– пожала я плечами.
– Этот пример единичен. Никогда не думала, что расплата за деяния может быть буквальной. Считала, что начинают сыпаться неудачи, или жизнь человека катится под откос из-за стечения обстоятельств... Но чтобы внезапно, за ночь... Прошел месяц, а возмездие уже настигло тех, кого посчитало виновным. Им даже не отпустили время на раскаяние!
– Быть может, потому что они не собирались раскаиваться?
– предположил декан.
– Не знаю... Я обвинила ту девушку и парней... Еще обвиняла Радика за слабость и себя... И Мэла, что не прекратил... И вас с Царицей... Евстигневой Ромельевной, что не выгнали из института... И вообще, обвиняла всех, кто смеялся и не остановил... Вдруг наказание доберется до остальных? Что с Мэлом? Он тоже в зеркале?
– вскочив, я пересела на подлокотник кресла к Стопятнадцатому.
– Скажите правду, пожалуйста! Я звоню, но Мэл не отвечает!
– Успокойтесь, милочка, - сказал участливо Генрих Генрихович.
– С Егором всё в порядке. Поскольку он в изоляторе, ему запретили брать с собой телефон. Но молодой человек идет на поправку и скоро обязательно позвонит. А насчет обвинений... Тысячи людей каждый день обвиняют обстоятельства и тех, кого считают причастными к своим бедам. Если бы все обвинения имели силу, то, как вы сказали, мы давно сидели бы по зеркалам и глядели на сумасшедших мутантов.
Генрих Генрихович ушел.
– Как думаете, наказание рассеется, если они осознают?
– спросила я на прощанье.
– Всё может быть, - отозвался задумчиво Стопятнадцатый.
– Известны случаи, когда искреннее признание ошибок совершало чудеса.
Непонятно, успокоил меня разговор или нет. Во время процедур и в перерывах между ними я представляла, каково это - проснуться однажды с непонятной штуковиной на спине, которая переворачивает мировоззрение и меняет всю жизнь. Представляла, каково знать, что твой ребенок совсем близко, но никогда не обнимет и не скажет "Здравствуй, мама!", а зеркало может разбиться в любое мгновение. Таким образом, я выяснила, что воображение вернулось в прежнюю форму и заработало на полную катушку.
Однако чем ближе подкрадывался вечер, тем активнее одолевали сомнения, и в голову лезли нелепые предположения о причинах молчания Мэла. Верить или не верить Стопятнадцатому? У кого бы спросить о парне? Может, позвонить отцу?
Нелепая идея. Меньше всего хотелось услышать родительский голос.
В который раз я выбрала знакомый номер на экране телефона. После серии длинных гудков, когда палец приготовился нажать кнопку отбоя, раздался тихий щелчок, и мне ответили: