Sindroma unicuma. Finalizi
Шрифт:
Он говорил Эве, что лечится, и не покривил душой. Каждый день Мэл приезжал в госпиталь, где над шрамами трудились лучшие доктора и специалисты по висорике, ускоряя заживление, пробивая силу тёмного артефакта. Дед высказался оптимистично:
– Хватит киснуть как муха в квасе. Жизнь не замерла на месте. Шевелись-ка.
И Мэл пошел в институт. Приятели, конечно, заметили изменения в облике, но списали на болезнь, подхваченную на заграничном курорте, и посмеивались,
Тянулись бессонные ночи, изматывающие сомнениями. Круглый желтый фонарь издевался с небес, возвестив о наступившем полнолунии. Мэл измучился неизвестностью, и когда Эва позвонила, не утерпел, задав главный вопрос. Разве символистик не с ней?
Не с ней.
Он бросился на кафедру материальных процессов.
– Вы здесь?
– растерялся, столкнувшись в дверях с профессором.
– Я думал, вы в Моццо.
Тот смерил Мэла холодным взглядом.
– Я думал, вы в Моццо, - точь-в-точь повторил его слова, выделив насмешливо "вы".
И Мэл понял: ему уступают дорогу, хотя показное равнодушие далось символистику нелегко. "Хватай, пока есть возможность, - читалось в вертикальных зрачках хромоногого.
– Моя доброта не беспредельна".
Он бросил всё, сел за руль и рванул по трассе, потому что выпрыгнул бы из поезда на ходу, не дотерпев до курорта. Дорога всегда была лучшим лекарем и релаксантом.
На крутом повороте Мэл вдруг осознал, почему символистик отошел в сторону. Хромоногий предвидел: они оба - и Мэл, и Вулфу - не успокоятся до тех пор, пока не перетянут канат на свою сторону, любыми способами и средствами, и пока не разорвут его, следуя принципу: "так не доставайся же никому".
Он не видел Эву тысячу долгих лет. Изменилась ли она? Наверное, похудела, и аппетит ни к черту. По телефонному разговору непонятно, понравился ли ей Моццо.
А приехав, Мэл увидел её и сбежал, испугавшись встречи. Не решился сказать, что стоит рядом, в двух шагах. Заранее заготовленные слова испарились. "Здравствуй, Эва. Как дела. Между прочим, я спас тебя от смерти, но это мелочи. Не обращай внимания". Зациклило, чтоб его. Можно бы и промолчать, но как объяснить бинты на руках и длинную полоску лейкопластыря, закрывающую уродливый красный шрам? А объяснять пришлось бы, ибо по лицу Эвы читалось, что она настроена решительно.
Она стояла на тротуаре, оглядываясь по сторонам, а Мэл так и не опустил стекло машины. А потом до позднего вечера ждал в электромобиле перед воротами лечебницы, поклявшись: если
О чем еще сказать Эве? О разговоре родителей?
Мать с отцом думали, что их сын не отошел от наркоза, а он слышал и даже осмысливал, хотя не мог пошевелить ни пальцем, ни языком.
– Лучше бы она умерла сразу... Для всех лучше...
– произнес женский голос с надрывом.
Никто не спорит. Мэл попереживал бы, но со временем смирился с потерей. И Влашеку хорошо, и Мелёшиным. Проблемы разрешились бы махом, отойди в мир иной одна маленькая девчонка, осложнившая жизнь многим. Слепая, бесперспективная. Скандал в благородном семействе с давними традициями.
Мэл закрыл бы глаза от внезапной боли, полоснувшей по сердцу, но они и так закрыты. Мама, его добрая советчица с житейской мудростью и женской интуицией, поддерживающая всегда и во всем, сказала ТАКОЕ.
– Девок - как собак нерезаных, а сын - один. Если из-за каждой дырки будет бросаться в омут с головой, то долго не протянет. Ответственность его погубит, - согласился мужской голос. Отец.
Нужно относиться проще к трагедиям. Эка невидаль! Сегодня - одна кандидатка на фамилию, завтра - другая.
– Она не оценит. Егор вернул её с того света, а девчонка вместо благодарности будет перед ним хвостом вертеть и веревки вить. Не смогу принять её... Чуть не убила моего мальчика...
– заплакала мать.
Мэл не хочет, чтобы из него создавали героя и спекулировали, разжигая интерес толпы. Придя в сознание, он потребовал от отца убрать любые упоминания о себе в прессе, поэтому о случившемся знают единицы причастных.
Мэл сделал, что хотел, и не пожалел ни о чем. Он уверен: Эва оценит и поймет, но не примет. Она заговорит о долге и предложит себя из чувства вины. Она будет потакать и станет исполнять капризы по нужде, а не от сердца. У неё есть принципы, но она отречется о них. Забудет о пацане, который струсил и выпрыгнул из окна. Нет, Мэлу нужно, чтобы Эва осталась прежней. Чтобы обижалась, упрямилась и огрызалась.
Маська, наведываясь в госпиталь, сказала как-то:
– Сдурел?! Мама плачет, отец потерял сон.
Мэл отвернул голову к окну, а сестра вздохнула завистливо:
– Я бы тоже хотела, чтобы из-за меня совершали красивые поступки. Рыцарские.
Глупая и жестокая. Потому что не любила.
<