Синие берега
Шрифт:
– Давай, Сашко, винтовку, - сказал Данила.
– Давай винтовку и валяй спать.
Саша подошел к сосне, где спала Мария, повалился возле. Он уснул тотчас, как только коснулся земли.
Данила посмотрел направо-налево: спокойно, спокойно вокруг. Почему и не быть спокойно здесь, в глубоком лесу, далеко от дорог. Дальше как будет, неизвестно, совсем неизвестно. Он шагал между деревьями туда-сюда, весь слух, весь глаза. Данила приблизился к спавшим Саше и Марии. Мария испуганно шевельнулась. Но услышала знакомый неторопливый шаг Данилы. Толстая ее коса цвета веселого зноя сбилась с головы и вытянулась на земле, неловко повторяя проступивший
Мария тяжело задышала, она возвращалась откуда-то, куда увел ее сон, она уже на полпути где-то, вот-вот откроет глаза, - ждал Данила. И она открыла глаза, в них отразились трава и солнце.
– Дядь-Данила!
– Сон разделил их, и она обрадовалась, увидев Данилу.
День стоял уже весь в свету и тепле, свободно накрытый сверху голубым солнечным небом. И воздух душистый и яркий. Она сдунула прядку волос, выбившуюся из косы, повернулась, и открылась розовая наспанная щека.
– Дядь-Данила...
– назвала, как Саша называл, просто и естественно. И невольно подумалось: так обращалась к дяде-Феде, Федору Ивановичу. Как они там, с тетей? Что делают в эту минуту?
– сжалось сердце.
– Дядь-Данила!..
Данила приложил палец к своим губам и с минуту не убирал: тс-с-с!.. Показал на Сашу. Втянув голову в плечи, поджав посинелые ноги, тот лежал, сцепив зубы, словно мучился и во сне.
– Поспит пусть хлопец. Совсем выбился из сил, - шепотом сказал Данила.
– Босой, - добавил сокрушенно.
Мария взглянула на сапоги, они сушились на колышках, посмотрела на недвижного Сашу. "Сашенька..."
Данила опустился на старый, почерневший пень. Пальцем поманил к себе Марию.
Мария подошла, присела возле, на траву. Потом прилегла, согнув руку в локте, поддерживала голову. Две ветвистые жилки под кожей у локтя казались двумя прилепившимися длинными травинками. Данила смотрел на них, пока она не выпрямила руку и травинки эти пропали в настоящей траве.
– Плохо, а?
– скривил Данила губы в сочувственной усмешке.
– Плохо, плохо. А крепись, голуба. Жизнь теперь мутная, корявая. И не жизнь вовсе...
Никогда раньше не задумывалась Мария о том, что такое жизнь. Она жила, все было ясно, хорошо и в общем радостно, и все вокруг на своих местах. Мир для нее был готов. Она и предположить не могла, что может быть иначе, хуже, что у белого, у черного столько оттенков. Смерть матери, уход отца на фронт, тетя Полина Ильинишна, дядя-Федя, Федор Иванович, оставшиеся в Киеве на гибель, расстрелянный городок и Лена там, - в жизни, оказывается, плохое сильнее хорошего...
– А что есть жизнь, дядь-Данила?
– Голос ее звучал отдаленно, глуховато, почти неслышно.
– Что есть жизнь?
– удивленно откликнулся Данила.
– А шут его знает.
– Он и не подумал, ответил сразу, будто уже привык отвечать на этот вопрос. Потом, размышляя: - Жизнь, голуба, это когда ноги твои упираются в землю и ты знаешь, что не провалишься, когда солнце в лицо, и ты знаешь, что тепло его твое, когда река, поле, небо, ветер, лес, - ну все такое, тоже твои, и люди вокруг тебя твои, и делают они твое дело, а твое дело и ихнее дело. И дружно все так, и весело так, хоть горькую всем миром пей...
– Он неожиданно улыбнулся, как бы довольный своей шуткой.
– Вот, голуба, какое мое понятие об жизни этой.
Мария помнила, как она и сверстники ее жили, радовались... Хорошо было. Лучше и не надо.
– Теперь поняла я, легкая была жизнь... Будет ли
Данила, прикрыв глаза, посасывал слабо дымившийся окурок цигарки, и Мария не знала, он слушал ее или думал о другом, о чем-то своем.
– Легкая, говоришь, голуба, жизнь?
– Помолчал.
– Это какое у кого понятие об ней. А по мне только дышать, ходить по траве, есть хлеб еще не жизнь. Нет, не жизнь. Что-то большое, нужное в ней делать - тогда жизнь. А иначе... как тебе сказать... это, ну, вроде камня... того тоже греет солнце и тоже окропляет дождь.
– Данила затянулся дымом и затоптал каблуком окурок.
– Вот и спроси, раз сейчас не пашем хлеб и земля раз не колосится, то зачем мы на свете и земле этой делать что на свете? А?
– Еще помолчал.
– Остается одно, голуба, воевать, уж если так пришлось. Чертополох выкорчевывать, чтоб жизнь была настоящая, живая. Какая нам с тобой нужна.
– Он прижмурил глаза, будто еще что-то хотел сказать, но ничего не сказал.
Данила заторопился. Время идти... Он поднялся, склонив голову, словно чувствовал какую-то вину, подошел к сосне, под которой, как мертвый, лежал Саша.
– Сашко... Сашко...
– тронул его за плечо.
– А Сашко... Ты уж не кляни меня, сынок, а поднимайся... Идти надо...
6
Здесь, в поле, свет был чистый, ясный, без примеси зеленого, как в лесу, из которого только что вышли. По всему простору ничего не было пусто, и потому нигде даже слабой, короткой тени. Прошли километра два. Данила заметил поодаль колесную колею. Неглубокая, с обвалившимися гребнями, видно было, давно по ней ничто не двигалось. Данила обрадовался: "Колея... Значит, ведет к переправе, к броду ведет. Колеи и держаться".
– Пошли, пошли.
Часа через полтора колея, проложенная в траве, снова привела их в лес. Колея поднимала их на взгорье. Лес поднимался вместе с ними, опережал их. Сосны. Сосны. Ближние сосны выбросили на колею толстые крученые корни. Над взгорьем, над соснами клубились грузные, клочковатые облака, и небо казалось вскопанным.
Лес негустой, и все вокруг просматривалось. Данила приложил к глазам бинокль и тотчас ушел далеко вперед: там было то же - сосны, отбежавшие друг от друга, разъединенные березы. То и дело подносил он ко рту толстую самокрутку, жадно и долго затягивался, и поднималась грудь, поднимались плечи, казалось, всем телом курил. Пепел осыпался на гимнастерку. Данила не замечал этого.
"Переправа где-то есть, - не сомневался Данила, - как же без переправы.
– Покачал головой.
– А нашли б ее, переправу, и что? Немцы же по ней сейчас перебираются. О переправе и думать нечего. Только вброд. А где он, этот брод?" Он тревожился о Марии. "Девчонка все ж... Рослая, верно, а вдруг глубина, хоть и брод? Сможет поплыть, если что?.." Данила размышлял, глядя куда-то в сторону, словно ее и не было рядом. Потом повернул к ней лицо:
– Послушай, голуба...
Мария подняла на него ожидающий взгляд.
– Понимаешь, река. Переходить будем. Как, поплывешь, коль придется? Данила внимательно смотрел на Марию.
– Поплыву, дядь-Данила, поплыву, - слишком поспешно откликнулась она.
– Ладно, справимся, - вздохнул.
– С Сашком вместе...
– А я и сама, дядь-Данила... Первенство по плаванью держала в школе...
– Э, голуба. То бассейны-кисейны там разные, да по-спокойному, да раздеванная. А тут... Справимся, ладно, - точно убеждал себя в этом, повторил Данила.