Синие берега

Цветов Яков Евсеевич

Полянцев и второй с ним, тихий красноармеец Пулька, недавний слесарь-водопроводчик домоуправления номер девять, что на Сретенке в Москве, шли на зов. Вот они, сосны. Он и Пулька двигались осторожным шагом.

– Ты где?
– окликнул Полянцев бойца, того, что свалился в окоп.

– Тут я...
– Голос справа.

Так и есть, три стрелковые ячейки.

– Ложись, Пулька, влево.

– Ага.

Полянцев, ощупывая на поясе гранату, сделал еще несколько шагов. Вот здесь, чуть выдвинутый, должен быть окоп, тот - между правой и левой ячейками. Он подумал, что ему показалось:

из окопа раздавался невнятный стон... И тут же Полянцева пронзила мысль: кто-то из отделения Юхим-Юхимыча. "Не все убиты?" Выставив вперед руку, пошел немного быстрее, стон становился явственнее, громче.

Полянцев прыгнул в окоп.

– Кто?
– опустился Полянцев на колени и наклонился над кем-то.
– Кто?

– Та Юхым... Ой...

"Юхим-Юхимыч? Жив?"

– Куда тебя, а?

– Хиба ж я знаю? Кудысь тут...
– Чувствовалось, раненый сдерживался, чтоб не застонать в голос.
– У живит сдаеться... Силы нема пидняться...

– А зачем? Подниматься зачем? Дело теперь короткое будет. Кончим, я тебя в траншею перенесу.

– Попить бы...
– словно и не слушал его Юхим-Юхимыч.
– Пить. Каплю воды хоч. Высох весь...

– Потерпи, друг. Кончится вот петрушка эта, перенесу тебя, там и напьешься вдоволь. Потерпи, говорю.

Юхим-Юхимыч смолк. Полянцев коснулся рукой гимнастерки Юхим-Юхимыча. Как решето, тело его обильно пропускало кровь, и кровь, почувствовал Полянцев, была теплой. Потом положил ладонь на лоб Юхим-Юхимыча, пальцы соскользнули и легли на губы. Горячим и беспомощным ртом хватал Юхим-Юхимыч воздух.

– Лежи спокойно, - сказал Полянцев.
– Не кидайся туда-сюда. Сможешь улежать спокойно? Тогда больно не будет, а главное - из тебя вся кровь не уйдет. Так сможешь?

– А бис його знае, - натужно и слабо произнес Юхим-Юхимыч.
– Попробую хиба...

И, будто наперекор, стал ворочаться и никак не мог принять удобное положение и улечься спокойно, чтоб не было больно и чтоб вся кровь из него не ушла.

Полянцев отодвинулся от Юхим-Юхимыча. "Цел ли дегтярь"?
– подумал. Есть из чего стрелять?" Он нажал на кнопку карманного фонарика. На дне окопа вспыхнул быстрый кружок. Ручной пулемет, как длинная птица, уцепившаяся лапами за землю и недвижно замершая, стоял с приподнятым стволом. Отлегло от сердца. Полянцев успел увидеть и лицо Юхим-Юхимыча необычно костлявое, с косыми полосами приставшей ко лбу земли. Потом он нащупал диски с патронами, семь дисков.

– Как там у тебя?
– крикнул направо.

– В порядке.
– Полянцев услышал, как тот двинул затвор винтовки назад-вперед.

– Винтовка в порядке?
– крикнул налево.

– В порядке. Вот она, лежит. Да патронов не нахожу, - голос Пульки из левого окопа.

– Есть патроны. Есть...
– прохрипел Юхим-Юхимыч.

– Есть патроны, - повторил Полянцев слова Юхим-Юхимыча.
– Посмотри получше.

Ответа он не услышал. Возникший гул двигавшихся танков захватил его всего. Полянцев положил ствол ручного пулемета на бруствер, он должен был отсекать пехоту, если пехота пойдет вслед за танками.

Тапки уже шли.

7

Обозленные

и напряженные, переступая с ноги на ногу, стояли бойцы, готовые по команде броситься вперед. По низу окопа, будто на дно брызнули капли крови, проступали и гасли багровые огоньки, это бойцы не могли удержаться, закурили. Присев на корточки, наклонялись они, жадно затягивались, и тогда видно было, как капли набухали. Рябов тревожился, но на этот раз не смог приказать: отставить, прекратить! "Пусть покурят. Пусть нервы подавят. Немцу не видно, не засечет... Пусть покурят". Самого тянуло свернуть цигарку. Но не позволил себе, не ему нарушать порядок.

– До чего курить хочется! Одну б затяжку!.. Одну б затяжку!..
– не выдержал Рябов, он и не заметил, как это вырвалось у него.

Он оглянулся. Над головой услышал он голос Писарева. Высокий, никто в роте не доходил ему и до плеч, стоял он перед Рябовым.

– Ну и покланялся я и осколкам и пулям, - тяжело выдохнул Писарев. Он поправил свернувшееся набок пенсне.
– Хорошо ноги длинные, быстро добрался.

Рябов не откликнулся, он не слушал его. Весь он был рядом с Рыбальским и Сянским у бронебойки, и возле пулеметчиков, скрытых в кустарнике, и там, где уже лежал Полянцев со своим отделением из двух бойцов, и возле Гаррика Пилипенко, припавшего к "максиму", был.

Писарев понял это и вернул его в окопы.

– Ты доносил о потерях, - проговорил Писарев, он все еще не мог перевести дыхание.
– Перепугал ты нас. Половина взвода, говоришь?

"И этот вот начнет пилить: не паникуй, и прочее!" - взвинченно подумал Рябов. Он почувствовал, что не выдержит и пошлет куда следует и старшину, и ротного, и эту проклятую войну, и все на свете... И так и так - амба! Но сдержался.

– Говоришь, старшина, перепугал вас? Я и сам перепугался. А что? произнес Рябов тоном человека, сознающего, что главное выполнит. А остальное не заслуживает внимания.
– Перепугаешься тут. Минами немец завалил. Надо ждать танки.

– Не исключено. И мы так думаем.

– Потери будем вместе считать?
– горько усмехнулся Рябов.

– Спокойней, сержант, спокойней.

– Не могу спокойней, товарищ старшина, - запальчиво сказал Рябов. Но раздражение, удивился он, не нарастало, а пропадало, его уже не было, он проникался спокойствием, которого ему как раз не хватало.
– Мне скоро на танки идти, а не с кем. Я не могу спокойней, - повторил.

– И пойдешь, - не повышая тона, подтвердил Писарев.
– Кто у бронебойки?

Рябов сказал кто.

– А этого, Сянского, думаю, зря туда. Подведет. Определенно подведет, - озабоченно сказал Писарев. И помолчав: - Сянского, думаю, зря...

– В моем положении выбирать не приходится, куда кого ставить. Взвод тридцать два бойца, со мной. И того меньше. Еще не установили, сколько выкосило. А ты мне, того ставь, того не ставь...
– И снова раздраженно: Мне воевать не с кем, понял?..

– Тебя, сержант, послушать, так ты все еще в трактористах ходишь...

Рябов ничего не успел сказать, он уловил мерный гул, зародившийся вдалеке, на противоположном конце луга, и понял все.