Синие глаза (рассказы)
Шрифт:
И тем не менее, придя домой после встречи с Петром, Людмила долго не могла заснуть. Спала беспокойно, тревожно. Еще сильнее чем обычно щемило сердце от сознания, что до сих пор нет у них с Сергеем детей…
— Ты знаешь, я весь день сама не своя. И время как будто остановилось. Думала, никогда не дождусь восьми часов.
С болезненным любопытством смотрел Петр на Людмилу, слушал ее взволнованный голос и чувствовал, что не находит в ответ искренних и простых слов.
О том, что он познакомился с ее мужем, Петр решил не говорить. Сказать
— Ты любишь мужа? Счастлива?
— Сергей очень хороший человек. Не я одна — все так считают. Знаешь, пожалуй, лишь с годами, когда все внешнее отходит на второй план, начинаешь правильно оценивать людей… Ну, а ты как?
— Радоваться, если честно сказать, нечему. Никто, правда, в этом, кроме меня самого, не виноват… Кстати, тебе никогда не попадала в руки репродукция моей картины «Юность не забывается»?
Людмила медленно покачала головой.
— Нет, я ее не видела.
— Жаль… Юность действительно не забывается.
Людмила идет рядом, молчит, задумчиво склонив голову.
О чем думает она сейчас? Что вспоминает?
— Ну, вот мы и пришли, — Людмила остановилась, и вместе с ней остановился Петр.
Они стояли на одной из аллеек пустынного сквера. Густо разросшиеся кусты желтой акации скрывали редких прохожих на улице. Откуда-то издалека, видимо, из репродуктора у Дворца культуры, доносилась музыка.
— Ты, наверное, устала после уроков? Ведь весь день на ногах.
— Нет, ничего… Но, понимаешь… — Людмила несколько замялась. — Я бы пригласила тебя к себе, но не знаю, удобно ли. Муж уехал и вернется только завтра.
«Знаю, все знаю», — хотел сказать Петр. Но вместо этого — и он часто позже задавал себе вопрос: «Почему?» — он спросил:
— Значит, ты сегодня одна?
Едва заметно и как-то задумчиво-грустно Людмила кивнула.
— Вчера я не сказала ему, что встретила тебя. А утром он рано ушел на работу — как всегда тихо, стараясь не разбудить меня.
Колышутся под ветром ветви, словно шепчутся, доверяя друг другу свои самые сокровенные мысли.
— Как найти тебя, Люда?
— Я почти весь день в школе.
— А живешь где?
Людмила смущенно улыбнулась.
— Вон мой дом, — она показала рукой. — Первый от угла подъезд, второй этаж, дверь налево. Впрочем, давай зайдем, посидим. Я согрею чай.
Петр видит глаза женщины, в них растерянность, смятение, боль.
Нет, она не забыла первой любви. И хотя она прекрасно понимает, что уже поздно, не нужно, нельзя давать волю сердцу — сможет ли?
— Милая, — Петр взял в свою холодную руку женщины и прижался к ней губами. И вновь увидел широко открытые, испуганные и в то же время теплящиеся неповторимой женской лаской глаза. На мгновение вспомнились другие глаза: иногда ласковые и веселые, но чаще злые и холодные глаза жены, вспомнились внимательные, умные глаза Самсонова…
«Нет,
— Я так спешил к тебе… не успел позвонить в Союз… А мне обязательно и срочно надо позвонить туда. Может статься, что мне даже придется сегодня же уехать.
— Сегодня?
— Да. Из общежития позвоню — я уже договорился…
— От нас автобусы уже не ходят. Так что ты попроси начальника шахты дать машину до города. А оттуда уехать легче. Там много автобусов — и из Луганска, и из Ростова, и из Красного Луча…
— Если придется — позвоню. Ну, а ты… будешь дома? Весь вечер?
— Да, я иду домой…
— На всякий случай — до свидания. Желаю тебе самого лучшего. Ну, а если не уеду… зайти можно? Где ты живешь — я теперь знаю.
— Счастливо тебе, Петр.
«Не слышать вопроса она не могла. Почему же она ничего не сказала?»
Людмила пальцами коснулась руки Петра и быстро пошла по аллее. Растерянным взглядом Петр проводил удаляющуюся легкую фигуру, потом машинально достал из кармана коробку папирос и, закурив, медленно пошел в другую сторону.
В комнате, не зажигая света, не раздеваясь, лишь оросив на спинку стула плащ, он завалился на койку. Лежал долго, уставясь в светлое пятно окна, и курил папиросу за папиросой. Стекла на окнах запотели: на улице шел дождь.
Прикуривая очередную папиросу, Петр глянул на часы: десятый час.
Самсонов, должно быть, уже спустился в шахту, на участок товарища, чтобы передать ему свой опыт. Славный и добрый человек.
А Людмила?
Кто сказал, что они не имеют права на эту встречу?! Разве они виноваты, что война так безжалостно, так бесстыдно и грубо ворвалась в их юность, — отбросила их так далеко и так надолго друг от друга? Впрочем, на то она и война.
Конечно, во всем виноват он. Но разве не вспоминал он о Людмиле, не мечтал о встрече с ней? Разве неправда, что даже в одном имени «Людмила» для него всегда таилось что-то томительно-зовущее, что даже одно это имя вызывало какую-то смутную и тупую боль о потерянном и несбывшемся и, быть может, потому вдвойне желанном?
И как все это в жизни получается! Вдруг, нежданно-негаданно, казалось бы из навсегда умершего «когда-то», вновь предстала Людмила и стала явью — близкой, заполнившей сердце радостью и тревогой, смешавшей и спутавшей мысли и чувства. Она совсем рядом — ну, четыреста, самое многое, пятьсот шагов.
Быть может, она стоит сейчас у окна, вглядывается через запотевшие стекла в сумрак и ждет…
«Первый от угла подъезд, второй этаж, дверь налево».
А муж — где-то под землей и вернется лишь завтра. Помогает товарищу с соседней шахты. Наверное, возится над каким-то особым устройством, придуманным им к породопогрузочной машине. Как толково и понятно он все объяснял. Да, молодец Самсонов, и голова у него светлая. И что особенно приятно — скромный, честный, действительно хороший человек.