Синие стрекозы Вавилона

Хаецкая Елена Владимировна

Будто пробку из бутылки, вытолкнуло толпу из улицы Балат-Шин обратно на площадь Наву.

Теперь вся площадь кишела народом. Часть людей понесло прямо на рабские бараки. Остановиться в этой давке было невозможно. И назад пути не было, ибо подпирали все новые и новые беглецы.

Из каждой улицы, что вливалась в площадь Наву, выкатывались с ревом и грохотом танки. Попробовали было люди в сторону Зират-Шин броситься — поздно. Оттуда уже жерло выпирает. Заметались, давя и топча друг друга.

В том углу, где рабские бараки

помещались, десятки людей повалило на проволоку, что до сих пор под током стояла. Зашипела плоть, заплясала, будто живая. Кричали в толпе и плакали от ужаса, однако спасения не было — кто возле проволоки оказался, все на проволоке погибли.

Орали в бессильном страхе, солдат из будки караульной выкликая:

— Ток!.. Мудилы!.. Ток!

Пока решали солдаты, будет им что от начальства за самоуправство эдакое, пока с рубильниками возились...

Наконец, отрубили ток. И тотчас обвисли мертвецы и дергаться перестали, будто успокоились наконец.

Бэду же мимо пронесло и прямо к станции метро потащило. Как в дверях не раздавило — того не понял. Эскалаторы не работали — стояли, переполненные народом. Не сорвались — и то чудо. Толпа хлынула вниз, в катакомбы.

И прянула, встреченная автоматным огнем. На синий кафель станции «Площадь Наву» брызнула кровь. Кто уцелел, пал на плиты, руками голову прикрывая. А люди с площади все прибывали и прибывали. Наконец иссяк их поток — танки подошли вплотную к самой станции и перекрыли входы. Все, кто успел войти до этого, оказались заперты на эскалаторах и платформе.

И тут отворилась неприметная дверка с надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» и Петр, перекрывая своим ревом крик множества глоток, заорал:

— Сюда!

Очертя голову, спотыкаясь, мчались люди к этой дверке, слепо и безоглядно поверив в спасение свое. Бэда вскочил на ноги (до этого лежал лицом вниз) и тоже побежал к Петру. Его толкали и отпихивали, торопясь ворваться в убежище. С другого конца станции к беглецам уже подбегали солдаты.

Бэда ухватился пальцами за косяк двери, стараясь проникнуть внутрь, но тут его ударили прикладом по переносице и отшвырнули в сторону. Дверка между тем захлопнулась и с внутренней стороны кто-то быстро заложил засов.

Солдат, оттолкнувший Бэду, начал бить прикладом по переговорному устройству и, ругаясь, требовать, чтобы ему отворили.

Из переговорного устройства разгневанно рявкнул Петр:

— Здесь храм! Право убежища!.. Понял ты, дерьмо?

Солдат в ярости разбил переговорное устройство и выстрелил в металлическое забрало, откуда доносился голос Петра. Но никакого Петра там, конечно, уже не было.

С попавшей в ловушку чернью солдаты разобрались сноровисто и без долгих разговоров. Женщин и детей — кто на вид младше четырнадцати казался, ибо документов ни у кого не спрашивали — прикладами отогнали к эскалаторам. Мужчин же выстроили на платформе, лицом к рельсам, и одного за другим пристрелили.

Пиф

шла по площади Наву, будто оказавшись посреди своего видения, где воздух был густым и твердым, хоть ножом режь, а стены домов и деревья тягучими, как резина. Но здесь все было настоящим. Дома, чахлые липы на краю площади, солдаты, мертвецы. Мертвецов было больше всего.

Пиф приблизилась к станции. Путь ей перегораживал танк. На броне сидел солдат и жевал кусок булки с растаявшим маслом.

Он рассеянно смотрел на женщину, которая шла мимо, вдруг опомнился и вскочил:

— Куда? Стой!

Пиф послушно остановилась.

— То-то, — сказал солдат, снова усаживаясь.

Пиф подошла поближе.

— Привет, — сказала она.

Он снова насторожился.

— Документы есть? — спросил солдат.

Пиф вытащила из кармана джинсов удостоверение младшей жрицы Оракула. Солдат посмотрел на удостоверение, на фотографию, на Пиф.

— Держи. — Он вернул ей удостоверение. — Как ты через оцепление прошла?

— Не знаю... Там что, оцепление?

— Конечно.

— Не знаю, — повторила Пиф. — Мне надо туда, на станцию.

— Не положено.

— Там один человек...

— Не положено, говорят тебе.

— Мне было видение, — сказала Пиф.

— А мне-то что, было у тебя видение или не было, — сказал солдат. — Мне начальство велело не пускать никого, вот и все тебе видение, красавица. Булки хочешь?

Он порылся в липком полиэтиленовом пакете, который лежал рядом, на броне.

— Спасибо. Что-то кусок в горло не лезет.

— Это поначалу со всеми так, — сказал солдат успокаивающе. И снова спросил: — Как же ты оцепление прошла?

Этот же вопрос задал Пиф командир танка, младший лейтенант Второй Урукской Набу-Ирри. Он тоже внимательно изучил удостоверение Пиф, постучал корочками с надписью «Государственный Оракул» по широкой своей ладони и, наконец, решился:

— Значит так, Иддин. Бери эту девку и топайте в башню Этеменанки. Сдашь ее лично его превосходительству генералу Гимиллу. Все-таки пифия, знаешь ли. Тут шутки шутить не стоит.

Иддину совершенно не улыбалось тащить бесноватую девку к его превосходительству генералу Гимиллу в башню Этеменанки. Он уныло обтер о штаны масляные пальцы, сказал «слушаюсь», взял автомат и подтолкнул Пиф локтем:

— Пошли, что ли.

И пошли: впереди солдат, равнодушно посвистывая сквозь зубы и хрустя сапогами по битому стеклу; следом Пиф, одурманенная жарой и странной, чересчур яркой, реалистичностью происходящего (и ведь на самом деле происходило, не мнилось, не снилось, не чудилось!) Встречавшимся патрулям объяснял, что конвоирует жрицу Оракула в башню Этеменанки. Кое с кем останавливался, перебрасывался шутками, прикуривал. Пиф терпеливо ждала, как ребенок при болтливой няньке. Потом шли дальше.