Синигами, обрученный со смертью
Шрифт:
— Вы к кому? — Обратился ко мне стражник у ворот небольшого поместья с двухэтажным домом, в который я никогда не входил с парадного входа.
— К господину Шураду. Сообщите ему, что прибыл Синигами. — Ответил я, здоровенный мужчина с алебардой пристально на меня посмотрел.
— Господин Шурад убыл вчера порталом. Вернется завтра, я о вас сообщу его секретарю, и если господин Шурад пожелает, он с вами встретится. — Грозно проговорил стражник, давая мне понять, что делать у ворот нечего. Да и заговорил он со мной только из-за золотого Шерма, который висел на моей шее и поблескивал в лучах солнца.
— Завтра будет поздно. — Пробурчал я. Недовольно и
— Хершето Карта! — Вдруг донесся повелительный, мужской голос из открытого окна дома.
— Господин Хасан, вам нельзя выходить, вы еще слишком слабы! — Послышался из дома истеричный, женский голос.
— Догнать, поймать! Хершето Карта, я кастрирую вас всех! Взять Синигами! — Орал властный голос прямо в окно. — Бегом!
Я остановился и, развернувшись к воротам, удивленно наблюдал, как ко мне несутся пятеро воинов с алебардами, молча и с ужасом в глазах. Халиф Хасан не разбрасывается словами и если сказал — кастрирует, значит кастрируют непременно. Ты только осмелься не выполнить приказ Хасана.
Конец первой части главы восемнадцатой.
Глава 18 часть вторая
Светлая комната, наполненная запахами — свежей выпечки и ароматных трав, показывала насколько её хозяин рад моему визиту. Хоть его слугам и показалось, что он меня боится или даже ненавидит. Но сам хозяин упорно демонстрировал, что это не так, и даже огромный, украшенный позолотой диван, на котором Хасан должен был восседать и смотреть на жалких просителей сейчас пустовал. Халиф Хасан сидел за маленьким столиком напротив меня, не на шикарном ковре, которые были повсюду, вовсе нет, он сидел на простенькой циновке, и когда я на нее взглянул, перед тем как мы уселись за стол, то он сказал:
— Его мне связала моя мама, — по-доброму улыбнулся Хасан — когда я впервые отправился собирать налоги. Больше я с ним не расстаюсь.
Я не стал ему ничего отвечать, есть некоторые вещи, которые дороги вне зависимости от положения или богатства, а начал наблюдать, как Хасан неспешно разливает по чашкам травяной отвар. Это, казалось бы, простое действие, несло в себе множество несказанных заявлений. Хасан считает достойным налить мне чай, и наливает мне второму, налив себе первому, говоря о том, что не хочет ставить меня выше себя, но все же не обделяет уважением, налив в обе чашки поровну. Я опер о невысокий столик колун, который пару десятков минут назад чуть не обагрился кровью. К счастью, время моего топора еще не пришло, но далеко убирать его от себя не стану. Ведь пока я не был уверен в том, что слуги, которые бежали на меня с алебардами не переняли эмоции, которые испытывал во время приказа сам Хасан.
Я там, на улице, был рад тому, что не случилось того, что должно было случиться. Я не снял защитного кожуха с лезвия, алебарда не рассекла меня пополам, а из окна двухэтажного дома за мгновение до того, когда должна была пролиться кровь, донеслась песня. И даже не зная языка, любой мог понять, о чем она была — Хасан орал и матерился на нерадивых охранников. Он не мог выскочить сам на улицу, он был все еще слаб, и единственное,
— Ни шагу! — Раздался властный голос в тот миг, и как мне показалось, этот голос отражался от каждого камня, как в кладках домов, так и тех, которыми была замощена эта улица.
Я впервые увидел, как это происходит, когда воля хозяина становится неотъемлемой частью сущности того, кто носит печать хозяина. Охранники, нарушая законы физики, застыли во время бега на полушаге, я слышал, как рвутся их жилы и мышцы от напряжения, пытаясь, во что бы ни стало исполнить приказ Хасана.
Это было завораживающе — смотреть на застывших воинов, в руках которых замерли алебарды. Но было это и жестоко, когда приказ без слов был отменен, то эти бессловесные статуи упали на мостовую и начали корчиться от боли, не в силах произнести ни единого звука. А тем временем из ворот выбегали люди, но не решались ко мне приблизиться, пока не вышла домоправительница, женщина средних лет, которая в простом сером платье со следами муки и сажи шла, словно была королевой, идущей по скотному двору. Подойдя ко мне на расстояние двух метров, она взглянула на колун, который уже практически был готов к началу схватки. Она улыбнулась мне и уважительно поклонилась парню лет четырнадцати на вид с неказистым оружием в руках.
— Господин Синигами, Халиф извиняется за действия своих слуг, и просит войти в его дом для совместного преломления хлеба. — С поклоном проговорила женщина, и, взглянув на корчащихся в муках на земле слуг, добавила. — Халиф не хотел, чтобы вы ушли, и его возмутили слова его слуги, и посыл Халифа был истолкован не верно.
— И они не знали, что я посещаю этот дом. — Ответил я ей, и без её слов поняв, почему мне так ответили и почему готовы были порубить на куски. — И потому неправильно поняли приказ остановить меня любой ценой.
— Да, вы правы, господин Синигами, в этом доме о ваших визитах знали лишь трое. — Спокойно ответила мне домоправительница. — Что мне ответить Халифу? Вы принимаете его приглашение?
— Конечно. — Улыбнулся я, видя, как из окна на нас хмуро смотрит сам Хасан. — Думаю, это всего лишь маленькое недопонимание и оно не омрачит мой день.
— Тогда прошу вас следовать за мной. — С поклоном обратилась ко мне домоправительница, и неспешно последовала в дом, а слуги кинулись поднимать с мостовой охранников.
Это уже потом я узнал, что передо мной предстала младшая сестра Халифа, Асира. Это она ставила каждую ночь, когда я посещал этот дом, на столик молоко и печенье, к которым я никогда не прикасался. Асира посетовала на это, когда меня привели в комнату, которая пустовала, и она составила мне компанию, пока на столик не накрыли, и сюда не вошел сам Халиф. А до этого времени она пыталась развлечь меня беседой, рассказывая мне о тех мелочах, о которых те, что пошли по пути уровней, забывают. О засухе, о ценах на хлеб, о болезнях, и о том, что сегодня вечером в театре под открытым небом будут выступать великие артисты. Там будет присутствовать весь цвет как знатных людей столицы, так и не очень и соберутся самые умные и прекрасные девушки. Но когда вошел Хасан, Асира прекратила мне рассказывать о местах, которые я в силу своего возраста должен был посетить до её рассказа, а не уделять все свое время тренировкам. Как она сказала — молодость прекрасная пора, но, к сожалению, она слишком быстро проходит.