Синий краб
Шрифт:
— Прошу… — Подполковник подвинулся, освобождая место.
— Я интурист. Рихард Копф, — представился незнакомец и сел. Мы назвали себя, и с минуту тянулось молчание.
— Вы есть офицер, — вдруг обратился к моему соседу немец. — Вы будете понимать. Я имел унглюк… д’хайст, несчастье уже быть здесь. Когда я был зольдат… нет, сольдатом. Так.
— Что-нибудь помните? — сухо спросил подполковник.
— Только это, — Копф коротким жестом сухого длинного пальца показал на красную башню костела. Он неловко полез в карман
— Знакомо, — сказал подполковник. — Действительно, не забыть.
Обрывок газеты упал на мой ботинок. Я увидел угол кинорекламы со скрюченной рукой, которая тянулась к цветку. Выше виднелся конец какого-то слова, набранного готическими буквами: «…lweis».
Под рекламой была напечатана заметка, Совсем маленькая, в несколько строк петита. С трудом разбирая немецкие фразы, я понял, что речь идет о случае в западногерманском городке.
Немец заметил, что я читаю заметку.
— Да, это грустно. Я немного узнал это раньше, — тихо сказал он. — Я имею знакомый аптекарь. Я его спас от гестапо. Он есть юде, еврей. Не совсем давно он сказал мне про то, что вы прочитал сейчас.
— В чем дело? — поинтересовался подполковник.
— Разберете? — Я протянул ему обрывок. — Такая вот невеселая информация.
— Альтер… д’хайст, старик был очень огорчен, — вдруг сказал Копф. — Как будто даже не стал иметь ум.
— Закономерно, — жестко произнес подполковник и уронил листок. — Я имею в виду этот случай.
Немец не слышал и продолжал:
— Старик все время сказал… нет, говорил: «Он даже не хотел быть красный»…
— Кто не хотел? — спросил я.
— Я расскажу.
Он стал говорить глуховатым голосом, и, слушая ломаные фразы, я вдруг отчетливо представил узкий мощеный двор и мальчишку, с обидой крикнувшего приятелям, что ему надоела такая игра.
— Я больше не хочу быть «красным», — сказал Вилли. — В его синих глазах накапливались слезы. Франц поморщился от досады: опять не кто-нибудь, а именно его братишка все портил.
Отто вытащил из кармана пластмассовый браунинг и подбросил его на ладони. Потом он сел на ящик из-под сигарет и спросил:
— Какое вы имя носите, пленный? — Он еще надеялся, что Вилли согласится продолжать игру.
— Каждый раз меня делают «красным», — снова сказал Вилли.
— В прошлый четверг «красным» был я! — крикнул Отто, — Что ты хнычешь? Я тоже был «красным».
Отто врал, но понимал, что уличить его нельзя, каждый день мальчишки занимались одной и той же игрой, и все запомнить было трудно.
Вилли молчал и быстро хлопал ресницами, чтобы стряхнуть слезы.
— Я так не играю. К черту! — сказал Отто. Он даже побледнел от злости, и на скулах заметнее сделались редкие веснушки. — К черту! Лучше играть с девчонками, — повторил Отто. Он сунул в карман браунинг, делая вид, что хочет уйти, но не ушел,
— Слушай, Вилли, у меня есть пятьдесят пфеннигов, — обратился Франц к братишке. — Хочешь, я дам тебе двадцать? Только не хнычь, и будем играть.
— Давай пополам, — возразил Вилли. — Двадцать пять.
— Хорошо. Даже тридцать.
— Давай, — сказал Вилли. — Давай сразу, а то опять скажешь, что истратил.
Франц достал три монетки. Руки у Вилли были связаны за спиной. Франц расстегнул у него нагрудный карман курточки и опустил деньги.
— Подведите пленного, — приказал Отто. Франц щелкнул подошвами сандалий.
— Слушаюсь, господин оберст.
— Сколько вам лет, пленный? — начал допрос «оберст» Отто.
— Девять… то есть девятнадцать.
— Мы вас казним.
Вилли знал из прошлых игр, как должен вести себя «красный». Он встал на колени. Двор в этом месте был немощеным, и земля отсырела после дождика, но Вилли смело опустился на колени. Он понимал, что если играть, то честно.
— Не надо меня убивать, господин оберст, — сказал Вилли. — Я больше не буду воевать против славной германской нации.
— Мы казним вас не сразу, а после суда, — милостиво объяснил Отто.
— Я очень прошу меня помиловать, — тянул Вилли, не поднимаясь с коленей.
— Нет, — сказал Отто.
Франц снял с плеча самодельный автомат и предложил:
— Давай, будто суд уже кончился и пленного приговорили к расстрелу.
— К повешению, — возразил «оберст».
Франц сказал, что пленных не вешают.
Отто не знал, можно ли вешать пленных.
— Надоело расстреливать, — вздохнул «оберст». — Каждый день расстреливаем и расстреливаем.
— Все равно. Вешать — это не по правилам.
— Убейте меня при попытке к бегству, — немного оживился Вилли. — А если мне посчастливится сбежать, будете меня ловить.
— Это тоже не ново, — сказал Отто. — Ну, хорошо… Только надо с тебя снять куртку. Если ты убежишь, в серой куртке тебя трудно будет заметить. Кругом все такое серое.
— Мне холодно, — возразил Вилли и передернул плечами. В узкий проход между домами, — где играли мальчики, залетал сырой ветер. В просвете среди крыш быстро двигались клочковатые серые тучи, иногда накрапывал дождь. Сентябрьский день был близок к вечеру.
Франц взглянул на Вилли. Светлые волосы братишки были смочены недавним дождиком и прядками прилипли ко лбу. Выпачканные в земле худые коленки вздрагивали от холода. Вилли действительно озяб, и Францу стало жаль его, но не хотелось ссориться с Отто.
— Пробежишься и станет тепло, — утешил Франц братишку.
Они развязали Вилли руки и помогли ему снять курточку. Мальчик остался в белой трикотажной рубашке. Отто снова заложил его руки за спину и стянул кисти бечевой.
— Марш, — приказал «оберст», и они двинулись через двор.