Синий летящий остров. Повесть моей жизни
Шрифт:
Главное – это ключ под горкой, которая спускалась от моей Покровки к болотцу и реке. Это место для меня всю жизнь будет ностальгически-мистически окрашено. Ключ был, как и полагается, с чистой, холодной водой, потянутой легкой ряской. Воду пили лягушки и дети, спасаясь от полуденного зноя. Господи, какой это кайф: бежать с двухметровой восемнадцатилетней красавицей теткой под гору (ну, бежала-то она, а я рядом летела, вися на ее могучей руке), пищать с ней от всей души «оди-и-н раз в года са-а-ды цветут» (а петь моя тетка, как и бабуля, могла только на уровне мышиного писку, в отличие от громогласно-грудного дара мамы), чуть не кувыркнуться у самого подножья крутой тропинки и чуть не плюхнуться задом в сам ключ, резко тормознув. Потом лечь пузиком на влажное предплечье ключа и пить его
Тетка Катька моя была в молодости просто огонь. Будучи младшей в семье, это, даже не веснушчатое, а сплошь покрытое рябым пятном создание с густой шевелюрой жестких волнистых бледно-рыжих волос (каждый волос – вервь канатная) постоянно пело, прыгало, смеялось и делало подлянки. В детстве, обладая неженской силищей, тетка нещадно избивала всех пацанов в округе, в зрелости сама, никому не доверяя, рубила и валила деревья в лесу – баню строила. Маленький вздернуто-курносый носик, васильковые глазки, ровное белозубие, безупречно гордая осанка, фигура тициановско-рубенсовской красавицы с длинными стройными ногами, сбитым круглым задом, прекрасно очерченной талией и несколько более пышным, правда, чем у Рубенса, отлично накаченным бюстом – как хороша была моя тетка! И шила себе ярчайшие, в крупный хиповский цветочек, кримпленовые платья, отлично облегающие точеную фигурищу. А еще белые лакированные туфельки на огромном толстом каблуке и такая же с наклейкой красивой гэдээровской актрисы сумка, которую привез сестре средний брат со службы в Германии и голубые шарики-висюльки-клипсы. Вау! Я так мечтала вырасти и стать такой же офигительной красавицей, как моя тетка! Носить в точь такие же вещи, быть такой же сильной и веселой. Просто прынцесса из мультика про Бременских музыкантов была моя тетка Катька! И – де-садда – Бог надо мной подшутил: отрезал мне метр с кепкой пожизненно. Но не суть. Суть в том, что ревновала я тетку к ее кавалеру-будущему мужу безбожно. Провожала по вечерам на свиданье, как на войну. Сидим с дедом на лавке перед палисадником, дед:
– Внучечка, а куда Катька-то ушла?
Я, не подозревая, что говорю что-то неприлично-огульное:
– Да на б…ки, деда! – И крупные слезки катятся по щекам.
Это было последнее слово из тех, что, как оказалось, не следовало говорить. В деревне ведь сначала учат материться, потом разговаривать. Так, любя тетку, я пела от души: «Катенька-распузатенька титьки мазала, за ворота выходила всем пока-зы-ла!», о себе с гордостью говорила: «Я ягонька (ягодка) из саду у овечки с заду!». Мой племяш очень был озадачен, когда его попросили словосочетание «еб…улься с тубаретки» заменить более приличным. Не знал он замены!
Шутковали над малышней в деревне ежеминутно. Мой дед угощал меня «водичкой» в 40 градусов, чеб я уморно поплювалась, прилично глотнув. Но больше все ж стращали сказками да байками, чеб постебаться с детской доверчивости. Так я все детство боялась песни прабабки Аксиньи про «абманули Халю, увязли сабою!». Будто меня злые цыганы увозили всякий раз. Пуще песни после рассказов прабабкиных боялась лесу с боков, где кончалась деревня (Покровка – одна длинная от лесу до лесу улочка) и уважала храбрых людей, которые жили в крайних домах. Бывало, специально страхов ловить ходишь: когда вечереет, вдоль по всей деревне, замедляясь, подходишь к лесу, резко – хоп! – на 180 градусов – и сигать от темной густой махины, протягивающей к тебе жуткие лапы елей! Дом моей бабушки стоял аккурат в середине деревни – самая защита!
Но чаще всего всю жизнь мне снится вот тот самый спуск к реке и сама низина, где речка протекает. И боевые действия какие-то именно на холме-спуске совершаются, я там все с гранатами высоту взять не могу – предательски сползаю по отвесному склону; и мост над рекой все гниет и ломается под моими ногами; и паводок великий – я за бревна серые хватаюсь, в грязи барахтаюсь…Этим летом, в ночь на тот день, когда сгорел дом моей бабушки, мне снова снилась эта низина. Будто телга с чахлой кобылицей, мы идем по дороге с моими детьми, вокруг темнотень, гром, резкие
Нет сегодня не только дома. Ключа нет давно: когда в деревне появились бульдозеры, перемесили эти махины глину на горе, и она – оползнями – затянула мой ключ. На речке запруда тоже от старости-гнилости рухнула – малый мутный ручей остался от моей красавицы, где мы с дедом прям под дряхленьким мостом ловили чебаков и карасей.
Тетка мается с мужем-алкашом и садюгой, как-то умудряется растить внуков от троих детей-бездельников и алкашей. Недавно во второй раз закодировала старшую дочь, сожителя младшей еле упекли в каталажку – стрелял он во всю семью; средний сын типа ездит на Севера вахтовиком, но мне по пьяни признался, что он бандит, может, и врет-понтуется, дай Бог. Пьет одеколон бабушка Фиса, обстирывает лейкимически-дегенеративного бича-сына, который тоже все грозит ее прибить. Живут они в Шестаково в чьей-то заброшенной, большой, но такой чужой, неуютной избе… Но в город к моей маме ехать жить восьмидесятилетняя бабуля не соглашается никак.
С тоски по деду спилась моя трудяга. Господи, кто б видел, с какой скоростью она управлялась с четырех утра, подоив, накормив свиней и кур, выгнав овец и корову с телей в колхозное стадо; потом ездила на хлебовоозке и в распутье, и в мороз в соседнюю деревню – привозила обалденные буханки, выгружая их заместо мужика в огромных поддонах; потом чет стряпала, потом стирала, потом загоняла скотину-управлялась и в перерывах умудрялась водиться с мелкими внучатами, подкидывая карапузов и улюлюкая, да еще носки повязать! Ягоды мы собирали в такой пропорции: ведро – бабуля, банку – мама, кружку – я. В такой же пропорции стряпали пельмени…
Меньше всего хочется делать вывод о том, что в моем детстве был рай в деревнях, что в брежневские времена колхозники жили припеваючи…На днях (вот ирония судьбы! Только написала про деда…) меня позвали на областной телик – делать репортажи по селу. Есть у нас в области и зажиточные фермеры, и отличные хлеборобы… Редактор этой программы говорит мне, что, мол, кто в те времена пахал, у того и сегодня все есть. Ну-ну…может, у кого и есть…у меня вот есть только память…Разная. В том числе и вот такая, как в следующей главе – хохмятская…
Гл.3 ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Неведомо где, на пустынных отрогах
Мифических гор оголтелого счастья
Ты – странник беспутный, в свободных дорогах
Нашедший веселый и радостный смысл.
Признаться себе, что пути да распутья
Единственно значимы в жизни ненастной,
Идти, подметая полами прекрасный
И яростный мир: вот отменная мысль!
У всех приличных девочек есть: туго заплетенные косы, на голове бантики, носовой платочек в карманчике чистенького платьица. Гольфики натянуты до колен, босоножки не стоптаны. Обязательно имеется сумочка, в которой или одежки для куколок, или больничка, или еще какие оччень необходимые в хозяйстве вещи.
Я была в детстве именно такой девочкой – примерной-припримерной, правильной-приправильной. Но все это не мешало мне…искать приключений. И вот моя природная неистовость помогала мне в эти приключения ввязываться. Представьте, как такая вот чистюля-первоклашка идет по обочине-тропочке, пытаясь не вступить в грязь… и видит застрявшую в кише-мише дорожной, бульдозерами перекопанной, курицу. Курица блажит, трепыхается – помирать собралась. И я, забыв про опрятность, ровно по пузико в этой черной мазутной каше, героически ползу к бедной птице. Кура завершает картину, обрызгав меня всю с помощью крыльев. Но она спасена… Представьте, в каком виде я потом прошла еще полдеревни…