В принципе, я еще с раннего детства понимала свою инаковость, непохожесть на других, только до подросткового возраста это было не болезненно. В раннем детстве слегка, пунктиром ставились знаки вопроса, а ответы пришли уже гораздо позже. Естественно,
все началось с моего неважнецкого здоровья. Здоровые физически дети инаковостью не грешат. В мои пару месяцев сельская медсестра (ну, дура тетка!) сказала моим родителям, что я не смогу никогда ходить. Испугавшиеся родители завернули меня в одеяльце, и – в районный центр на мотоцикле, ранней весной. Ходить-то я спокойно в год пошла, а вот хроническое воспаление легких – нате-с. И каждую зиму меня, малявку, на пару месяцев упекали в больницу, нашпиговывали антибиотиками. Само собой, я научилась читать в три года и глотала сразу толстые книжки, выучивала наизусть сказки Пушкина. В первом классе читала уже тома без картинок. Предпочитала афонасьевские сказки и всевозможные сказки народов мира. Всякие там современные авторы меня не впечатляли. А в то, что сказки – больше чем наполовину реальность, я до сих пор свято верю. Само собой, раз нельзя было зимой бегать, кататься на горках, я рисовала днями напролет. Все тех же фантастических принцесс и царевен. Естественно, мои деревенские подруги и половины того, что знала и умела я, не знали и не умели.
Но мне было обидно, что я не умела того, что умели они! У меня руки до сих пор растут невесть откуда. Хозяйство сначала – тяжкий крест, потом – пошло оно нафиг. А деревенские подруги в пять лет уже доили коров, варили супы и варенья (а иначе б подохли с голоду: родители пили, и хозяйством
приходилось заниматься детям. В пять лет – взрослые. Тоже ничего хорошего). А главное – умели искать грибы! Вот этот факт меня добивал наповал. Я ни груздей, ни белых грибов в упор не видела, поганок от съедобных не отличала. Лес или понимал, что все равно я все это не ем, или не принимал мою панику. Отличалась я от ровесников и гипертрофированным стремлением к свободе, желанием уединиться. В три года, обидевшись на кого-то из родственников, решила уйти от них жить в лес. Далеко идти не надо было: лес был «на задах», сразу за огородом. Искали меня всей деревней с факелами. А я, наевшись до пуза земляники, прилегла у пенька поспать. Помню, что видела медведя. Во сне или наяву – неведомо. Но не тронул меня Хозяин. После, начитавшись трудов Максимова, я придумала для себя байку о подменыше. Мол, вот взял мишка мою душу человеческую да заменил на нелюдя, душу лесную, нетутошнюю. Потому и болела-не росла, потому и все эти заморочки пожизненные, инаковости эти…
Второй акт сопротивления обществу случился со мной в пять лет. Вся родня была на покосе. А я отчетливо поняла, что больше в детсаду время проводить нет моченьки. Втихоря пролезла в дыру в заборе, и – сигать, домой, на свободу без ненавистного сончаса… Нянька нагнала меня у реки. Предатели-гуси перегородили дорогу, а с тех пор, как гусак цапнул меня за мягкое место и в покрытую ледком лужу уронил посередь деревни безлюдной, в клюв к этим мерзким существам мне попадать было просто страшно. Реву было, когда нянька меня волокла в садик – сами понимаете…