Синтаксис любви

Афанасьев Александр Ю.

Впрочем, как ни бунтовал Пастернак против литературной поденщины и соленых словечек, все полученное им от Зинаиды Николаевны безусловно и с лихвой искупало неудобства. Она насытила его неуемную сексуальность, обеспечила максимумом бытовых удобств, приучила к столь необходимому ему физическому труду. Собратья по перу с недоумением и оторопью часто заставали большого поэта, копающегося с женой в огороде или маринующего в ее обществе огурцы. Но на самом деле никакой позы в поведении супругов не было, физическое взаимодействие являлось искренней и насущной потребностью их натур.

Непросто складывались отношения и в сфере волевого взаимодействия. Свидетельства непосредственных участников драмы не сохранились и, возможно, их не было вовсе. Поэтому рискну проиллюстрировать отношения в семье Пастернака цитатами из жизни живших задолго до него людей.

Случилось так, что очень похожая ситуация сложилась в семье Александра Герцена: его жена Наталья со своей 2-й Волей разлюбила 1-ю Волю самого

Герцена и влюбилась в 3-ю Волю поэта Гервега. Когда дело дошло до выяснения отношений между супругами, Наталья попыталась передать свои ощущения мужу следующим образом: “У тебя есть отшибленный уголок, и к твоему характеру это очень идет; ты не понимаешь тоску по нежному вниманию матери, друга, сестры, которая так мучит Гервега. Я его понимаю, потому что сама это чувствую… Он — большой ребенок, а ты совершеннолетний, его можно безделицей разогорчить и сделать счастливым. Он умрет от холодного слова, его надобно щадить… зато какой бесконечной благодарностью он благодарит за малейшее внимание, за теплоту, за участие.” То есть, вдоволь натерпевшись от сугубого индивидуализма, отчужденности (“отшибленности”), глухоты 1-й Воли Герцена, 2-я Воля Натальи увидела в проявлениях 3-й Воли Гервега возможность взаимодействия. Попросту говоря, Наталья пожалелаи пожалела того, кто в жалости нуждался. Недаром, в старину слова “любить” и “жалеть” были почти синонимами в русском языке. Родительской, взрослой 2-й Волей именно “жалел” Пастернак детскую 3-ю Волю Зинаиды Нейгауз и находил в этой жалости, в этом чувстве своеобразную отраду.

В том, что ее не бьют по больному, но жалеют и исправляют изломы души заключалась отрада Зинаиды Нейгауз. Между нею и Пастернаком происходило тоже, что происходило между юным Пушкиным и первым его другом Пущиным. Пущин рассказывал: “Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентричного существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль меж нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных отношениях. Я, как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена) часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило… Чтобы полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище.” Если вспомнить, что Зинаида Нейгауз принадлежала к роду “Пушкиных”, то данная Пущиным картина легко и уверенно может быть перенесена на отношения ее с Пастернаком.

Зинаиде Николаевне безусловно импонировала спокойная вера в себя Пастернака, его решительность. Особенно обрадовала ее и одновременно испугала та решительность, с какой после взаимного объяснения в любви поэт взялся решать их будущую судьбу. Сначала он пришел к ее мужу, своему другу Генриху Нейгаузу и открыто обо всем сказал, после полностью открылся жене. Чего стоят такие объяснения, знают только те, кто их пережил. А что она? Она, по обыкновению 3-й Воли, расторопной на слова, но не на поступки, начала вилять; она лгала, отказывалась от своих слов, придумывала разные варианты житься втроем, при которых можно было бы существовать, ничего не меняя. Он приносил на алтарь любви все что имел, она не то чтобы не хотела, но боялась положить на него хоть что-нибудь. Складывалась патовая ситуация, при которой Пастернак, по своей 2-й Воле, быстро пройдя свою долю пути, не брался принуждать Зинаиду пройти ее долю, а сама она, по своей 3-й Воле, на это не решалась. Дело шло к катастрофе. Разрушив свою семью, утратив веру в любовь своей новой подруги, Пастернак пытался покончить собой. По счастью, попытка не удалась. Период шатаний занял почти год и закончился совместным отъездом на Кавказ. Но даже за этот сравнительно короткий отрезок многое в душе поэта было навек похоронено, и последующие измены, открытые выражения неприязни по адресу жены во многом обуславливались тем, что он не понял и не простил ей шатаний начального периода их любви.

Письма Пастернака того периода дают наглядное представление об образе мысли 2-й Воли в столь критической ситуации. Вот отрывок из одного письма: “Если тебя сильно потянет назад к Гаррику (Нейгаузу — А.А.), доверься чувству. Смело говорю за тебя: это будет тянуть тебя вперед к нему, все у вас пойдет своей большой жизнью, за которой вы забудете, поправимо ли иль нет случившееся…” В этих строках нет позы, они точно отражают настроение поэта. Свобода и благо любимой женщины для него действительно было дороже всего. Он хотел одного — ясности в отношениях, но именно ясности

не могла внести слабая духом, мятущаяся 3-я Воля Зинаиды Николаевны. Хорошо, что период колебаний длился сравнительно недолго, меньше года, в противном случае последствия могли бы быть самые ужасные.

Говорю с уверенностью о сравнительной удаче Пастернака, потому что знаю точно такую же комбинацию, где колебания длились не год, а три года (!). Думаю, что отношения Пастернаков во многом спасло то, что Нейгауз, уже имевший к тому времени вторую семью, не слишком цеплялся за свою жену и не запугивал ее грядущей неопределенностью. В известном мне случае дело обстояло иначе.

Кратко суть знакомого мне дела такова: как и в описанном выше случае закрутился роман между женатым “Пастернаком” и замужней “Пушкиной”. О причинах взаимного притяжения у данных психотипов говорилось выше, поэтому не станем повторяться. “Пастернаку” с его 2-й Волей достало характера, осознав всю серьезность чувства, развестись в максимально короткий срок. А дальше — стоп. “Пушкин”, и не состоя в браке, не скор на решения и поступки, а в данном случае рядом существовал супруг с той же 3-й Волей, чья слабохарактерность возводила нерешительность “Пушкина” в квадрат. Меж супругами-“мещанами” было все: слезы, крики, оскорбления, угрозы, мольбы — не было лишь поступков. Оба заняли выжидательную позицию, перекладывая тяжесть решения на противоположную сторону, ожидая от себе подобного того, на что сам не был способен. Что касается “Пастернака”, то его 2-й Воли хватило лишь на то, чтобы навести порядок в своих делах, насиловать же волю своей подруги он не мог по определению. Сложилась патовая ситуация, которая, казалось, разрешалась лишь смертью одного из участников драмы; дело подходило к тому, что кто-нибудь из них рискнет облегчить общую участь наложив на себя руки, и лишь случай спас положение: развод спустя три года состоялся. Однако никто из участников драмы, изверившихся, измочаленных, опустошенных, не был ему рад — каждый получил некогда желанный, но к тому времени безнадежно обесцененный дар, с которым не ясно, что было делать и куда применить.

Рассказываю эту историю не из склонности к празднословию, а в назидание: как бы ни был для вас привлекателен обладатель 3-й Воли, ни в коем случае не заводите с ним романа в том случае, если он состоит в браке. Роман с “мещанином” — вообще дело достаточно болезненное, а в случае его супружества — мучительное вдвойне.

Однако вернемся к Борису и Зинаиде Пастернак. Как это всегда бывает при “агапэ”, наиболее тяжелым в их отношениях был начальный период совместной жизни. Но со временем отношения выровнялись, и через двадцать лет после их знакомства Пастернак написал: “… моя жизнь с Зиной настоящая.” Немногие после стольких лет совместной жизни способны на подобное признание. Виновницей такой устойчивости отношений, очевидно, являлась любовь-“агапэ”. Но возникает вопрос: как сказалось на супругах тождество по 1-й Эмоции? Способствовало ли оно гармонизации их личностей?

Что Борис Пастернак после второго брака достиг высокой степени гармонии — в том сомнения нет — его стихи последних десятилетий яркое тому свидетельство. Но того же нельзя сказать о Зинаиде Пастернак. Наоборот. Второй брак странным образом обеднил ее внутренний мир. Прежде, будучи замужем за Нейгаузом, она живо интересовалась художественной жизнью и сама подавала надежды как пианистка. Во втором браке все это куда-то постепенно ушло, заброшенными оказались и книги, и рояль. Круг интересов Зинаиды Пастернак сузился до быта и шлепанья по столу засаленными картами.

Попробую дать этому феномену свое объяснение. Видимо, пока Зинаида Николаевна была замужем за Нейгаузом, присущее ее психотипу сочетание 1-й Эмоции с незаживленной и, значит, бешено честолюбивой 3-й Волей последовательно настраивало ее на художественную деятельность. Когда же она вышла замуж за Пастернака, то он своей 2-й Волей заживил ее язву по 3-й Воле, сняв тем самым честолюбивый зуд, привив свое отношение к славе (“быть знаменитым некрасиво”). Таким образом, у Зинаиды исчез дополнительный стимул к художественной деятельности, осталась лишь та потребность, что могла бы быть продиктована одной 1-й эмоцией. Однако и здесь самовыражение затруднялось близостью мужа. Так как у самого Пастернака была мощнейшая 1-я Эмоция, он невольно просто перекрывал трубным гласом своих переживаний ее, пусть тоже Первую, но более слабую Эмоцию. Что оставалось Зинаиде Пастернак? — Эксплуатируя свою 2-ю Физику, торчать на кухне, в огороде и дуться в карты.

Со стороны Зинаида Пастернак стала выглядеть существом до крайности приземленным, может быть, даже излишне приземленным. То есть, ее 2-я Физика обрела черты 1-й Физики, включая главную примету всякой Первой функции — ИЗБЫТОК. И в этом факте угадывается некая закономерность, сформулировать которую можно так: перекрытая посторонними Первая функция придает Второй функции черты Первой, включая типичные для последней избыточность, результативность, монологовость и т. д. Вообще феномен такого рода, когда при перекрытой или нереализованной Первой, ее вид обретает Вторая функция, я для себя называю “феноменом Первой без результата”, и он — одна из множества обманок, что ждут всякого исследователя на его психойогическом пути.