Синтаксис любви

Афанасьев Александр Ю.

Конечно, выражаться избыточность чувств может не только преувеличенным смехом, но и потоками слез, главное в поведении “романтика” — неадекватная, с явным перебором эмоциональная реакция на происходящие события.

* * *

Если же избыточность 1-й Эмоции помножить на специфическую любовную роль эмоциональной функции, о которой говорилось выше, то, думаю, каждому станет ясно, что “романтик” — самый лучший, просто потрясающий любовник (разумею под “любовником” не столько физиологический потенциал, сколько способность возбуждать особое состояние эйфории, которое человечество привыкло отождествлять с любовью).

“Половодье чувств”, “душевная буря”, “вулканическая страсть” — всем этим “романтик”наделен

с рождения, поэтому, как бы ни обстояли у него дела по всем остальным функциям, на успех в любви “романтик”, можно сказать, обречен самой природой.

Причем, привлекательность “романтика”, как любовного партнера, далеко не всегда обуславливается целенаправленными сознательными или бессознательными действиями с его стороны: серенадами, стишками, страстным шепотом и т. д. По моим наблюдениям, просто громкий, заразительный смех или просто обильное извержение слез (даже лично вам не адресованные) способны пробудить любовный инстинкт, включая соответствующие физиологические отделы организма. Иначе говоря, избыточность 1-й Эмоции по силам не просто заразить человека своим настроением, но и стать стартером сексуального возбуждения. Знаменитый певец Лючано Паваротти на вопрос “Обладает ли голос сексуальностью?” ответил так:”Что касается сексуальности голоса, об этом вам нужно было бы спросить собственно у женщин. А вообще я получаю письма, в которых представительницы слабого пола пишут, что, слушая меня, они испытывают сексуальное ощущение.” Сексологам известны еще более выразительные примеры, когда отдельные индивидуумы при созерцании чрезвычайно смешных или очень пугающих зрелищ испытывали не просто сексуальное возбуждение, а настоящий оргазм.

В этом контексте становится особенно понятной история романа учителя Беликова и Вари Коваленко из рассказа Чехова “Человек в футляре”. Варя была явным “романтиком”: “…разбитная, шумная, все поет малороссийские романсы и хохочет. Чуть что, так и зальется голосистым смехом: ха-ха-ха!”. Этим смехом, похоже, и сразила Варя учителя Беликова. Или, если пересказывать содержание их романа языком цитируемого выше биолога, Беликов к своим сорока годам достиг состояния активированной особи, и “ха-ха-ха” Вари стало тем ключом, что открыл замок его любовной инстинктивной программы.

Любовная привлекательность “романтика” вместе с тем таит в себе определенную опасность для тех, кого угораздило клюнуть на крючок бурного извержения его чувств. Дело в том, что человечество до сих пор находится в глубочайшем заблуждении относительно правил чтения эмоционального языка. Принято считать, что чувства — это именно та область человеческого бытия, где не бывает лжи, и что выражение чувств всегда является безукоризненно точным отражением внутренних состояний человека и системы отношений между людьми. В действительности это не так: форма выражения внутренних состояний зависит от положения Эмоции на ступенях функциональной лестницы, а отношения вообще проходят не по эмоциональной, а по волевой функции (о чем будет подробно сказано ниже).

Говорю это к тому, что существует грозная опасность принять за чистую монету любовные излияния 1-й Эмоции и под их воздействием предпринять те шаги, которые “романтик” от вас вовсе не ждет. Скажем, если вы видите сверкающие глаза и слышите горячий шепот:”..Люблю!…Обожаю!..”и т. п., то из этого не следует, что произнесенное нужно понимать буквально и спешить оповещать родню о скорой свадьдьбе. “Романтик” всегда выражает свои чувства с сильным перебором, поэтому, если он говорит “люблю!”, “обожаю!”, то из этого следует только то, что вы ему чем-то симпатичны. Во всяком случае, при прослушивании любовных излияний “романтика” желательно сбросить 20–30 % эмоционального накала, чтобы получить достаточно точную и ясную картину переживаний.

Очаровательное описание специфической неадекватности своей 1-й Эмоции дала в одном интервью

Лайза Минелли. На вопрос:”А не искусственны ли ее переживания?” Она отвечала:”Нет, конечно, но густо припудрены и раскрашены. Если я влюбляюсь, я говорю в первый же вечер: я не могу жить без тебя, не исчезай из моей жизни, я не смогу без тебя”. — Вы лжете? — “Это все слишком перемешано: и да, и нет. Утром, если он уходит, я могу забыть про него и не вспоминать весь день. А с другой стороны, мне правда кажется, что, уйди он навсегда, я бы умерла!”

Бурление “романтических” страстей не только не адекватно ситуации, но и совершенно не связано с предметом чувств. Страсть 1-й Эмоции эгоистична, она рождается и живет в “романтике” вполне автономно, из себя и для себя, безотносительно к формальному “провокатору”переживаний. Поэтому совершенно права была Елена Виноград — “муза” Пастернака времен создания сборника “Сестра моя — жизнь”, когда утверждала, “что ее самой в книге нет и никаких ее черт, все только сам Пастернак и поэтическая щедрость его романтического вдохновения”. Истинность, сказанного Виноград, подтверждаю собственным обескураживающим опытом: оказавшись однажды невольным провокатором “романтического” вдохновения, я был крайне разочарован, обнаружив, что в стихах, якобы ко мне относящихся, просто-напросто полностью отсутствую. Шокирующая правда такова, что “романтик” — токующий глухарь, живущий в иллюзорном мире гипертрофированных переживаний, добровольный заложник своих избыточных и автономных эмоций.

* * *

В упомянутом прежде рассказе Чехова “Человек в футляре” можно найти любопытное и не лишенное яда наблюдение над “романтиками”: “Я заметил, что хохлушки (а Варя Коваленко была с Украины — А.А.) только плачут или хохочут, среднего настроения у них не бывает.”

Хотя сейчас трудно сказать, откуда взялась у Чехова статистика по эмоциональности украинок, в принципе, само по себе данное наблюдение совершенно верно. Для “романтика” действительно очень характерна высокая контрастность окраски переживаний, и полноты выражений он достигает лишь тогда, когда на его эмоциональном спидометре стрелка начинает зашкаливать. Причем переход из одной крайности в другую происходит почти мгновенно. Шурин Пушкина писал: ”Переходы от порыва веселья к припадкам подавляющей грусти происходили у Пушкина внезапно, как бы без промежутков, что обуславливалось, по словам его сестры, нервной раздражительностью в высшей степени. Он мог раздражаться и гомерическим смехом, и горькими слезами, когда ему вздумается, по ходу своего воображения.”

Лучше всего сравнить “романтика” с актером античного театра, в котором было только два контрастных жанра: трагедия и комедия. Поэтому, если обладатель 1-й Эмоции решил избрать карьеру актера, то предпочтение следует отдать скорее театру, нежели кино, так как сама специфика театрального действа требует известной форсированности звука. Но это — к слову. Главное, для “романтика” радость — не радость, а маниакал, печаль — не печаль, а депрессия. Счастье окружающих, что большая часть этих переживаний остается внутри и до них доходят лишь отголоски состояний. Происходит это потому, что 1-я Эмоция не склонна делиться чувствами, предпочитает смаковать их в одиночку, являя собой актера и зрителя в одном лице.

Когда сила переживаний “романтика” достигает своего пика (результата), нередко происходит выброс эмоций. И здесь его может ждать все, что угодно: от всемирной славы до сумасшедшего дома. Дело в том, что формы проявления пика 1-й Эмоции многообразны. Они могут принять художественную форму (поэзия, живопись, музыка, танец), за которыми нередко приходят слава, признание и т. п., а могут никак не оформиться, точнее, оформиться в виде потока слез, бессвязных выкриков, нечленораздельных воплей, за которыми, бывает, следует заключение в дом скорби.