Синтез целого

Фатеева Наталья Александровна

М. М. Бахтин пишет, что каждое слою (высказывание) прозаического текста «установлено на ответное понимание, только эта установка не обособляется в самостоятельный акт и композиционно не отмечается» [Бахтин 1975: 94]. В отличие от любого другого высказывания текста заглавие имеет открытый диалогический характер. Благодаря сущностной характеристике и уникальной позиции заглавия установка на ответное понимание обособляется в тексте в самостоятельный акт и композиционно отмечается. Заглавие становится «внешним» текстом по отношению к основному корпусу текста и требует ответного понимания. «Ответное понимание — существенная сила, участвующая в формировании слова, притом понимание активное, ощущаемое словом как сопротивление или поддержка, обогащающие слово» [Бахтин 1975: 94]. Именно таковы отношения между заглавием и текстом. Заглавие создается и осмысливается в контексте диалога с текстом, и из этого контекста его нельзя изъять, не утратив его художественного смысла и назначения. Заглавие — органичная

часть единого диалогизирующего высказывания.

Но для того чтобы внутренний диалог между заглавием и текстом состоялся, необходим читатель. Введение читателя приводит к образованию внешнего диалога, в который читатель вступает с целым произведением. При помощи читателя происходит внутренний диалог между заглавием и основным корпусом текста. Внутренний диалог формирует организацию целого текста с установкой на ответное понимание — на внешний диалог. Именно в этих диалогических (полилогических) отношениях происходит развитие художественного замысла писателя, порождение им художественного текста в диалоге с читателем [Бахтин 1976]. Фактически во всяком произведении имплицитно присутствует автор, который вступает в диалог с читателем посредством своего внутреннего диалога — текста.

Данный полилог может осложняться введением в произведение еще одного «внешнего» текста — эпиграфа. Однако эпиграф, по сравнению с заглавием, как правило, имеет источником другой исходный текст и другого автора. Это ведет к введению новых диалогических отношений: «заглавие — эпиграф», «эпиграф — текст», «текст — внешний текст» — и образованию полилога «заглавие-эпиграф — текст». В воображаемый полилог вступают читатель, автор исходного текста, текст и автор эпиграфа. Введение эпиграфа как «чужого» текста перерождает всю структуру исходного «материнского» текста. «С одной стороны, в структурном смысловом поле текста внешний текст трансформируется, образуя новое сообщение. Однако трансформируется не только он — изменяется вся семантическая ситуация внутри того текстового мира, в который он вводится» [Лотман 1981б: 10].

Показательным примером в этом отношении является стихотворение А. Вознесенского «Диалог с эпиграфом» (1973), в котором в качестве эпиграфа выступают строчки В. Маяковского «Александр Сергеевич, / Разрешите представиться. / Маяковский» («Юбилейное», 1924), а сам текст открывается словами: «Владимир Владимирович, / Разрешите представиться!». Так создается своеобразная эстафета передачи поэтической «палочки» от Пушкина Маяковскому, а затем Вознесенскому (правда, через Асеева и Пастернака), однако связь с Александром Сергеевичем и его стихотворением «Поэт» в тексте также не утрачена, хотя и переосмыслена в контексте 1960-х годов:

Среди идиотств, суеты, наветов поэт одиозен, порой смешон — пока не требует поэта к священной жертве Стадион!

В роли метатекста заглавие выступает как внешний текст. Но двойственная порода заглавия мешает ему по-настоящему стать внешним — сказывается внутреннее начало. Оно стирает противоречия между текстом и заглавием в роли внешнего текста. Поэтому процессы, характерные для внешнего текста в «материнском» тексте, в случае заглавия носят более адаптированный к тексту характер, чем у эпиграфа. Но внешний характер заглавия ярко проявляется в случае аллюзии. Аллюзивное заглавие ведет себя наподобие эпиграфа, ввода свойственные эпиграфу новые полилогические отношения. Аллюзивное заглавие в этом случае становится более «чужим» тексту, чем обычное. Чаще всего это случается, когда в качестве заглавия выбрана литературная цитата. Доминированием функции эпиграфа в заглавии Ч. Айтматова «И дольше века длится день» (1980), быть может, объясняется замена его в последующих редакциях на «Буранный полустанок». В первом варианте строка «И дольше века длится день» Б. Пастернака, начинающаяся с присоединительного союза «и», аллюзивно отсылала к стихотворению «Единственные дни». Далее следовал эпиграф из «Книги скорби» Г. Нарекаци (X век), также начинающийся с присоединительного союза «и»: «И книга эта — вместо моего тела, / И слово это — вместо души моей…» И та и другая сильная позиция были заняты однотипной информацией — подтекстово-концептуальной. Будучи по своей природе цитатами, заглавие и эпиграф оба представляли «чужие слова», и поэтому, когда появлялись над текстом, каждый заявлял о своей автономности. Это мешало их полноценному «сотрудничеству». Два сильных аллюзивных начала не уживались. Пришлось заглавие «приблизить» к началу самого текста и сделать более прямолинейным. Но Айтматов все же не смог полностью отказаться от первоначального замысла, и аллюзивное заглавие печаталось в скобках под новым. Таким образом, роман имеет трехэтапное вступление перед и над текстом.

Итак,

в результате борьбы внешнего и внутреннего начала в заглавии рождаются его две сосуществующие характеристики: относительная автономность и неразрывность по отношению к тексту.

Диалогическая ориентация заглавия по отношению к тексту и по отношению к читателю «создает новые и существенные возможности в слове» заглавия [Бахтин 1975: 89], его особую текстово-метатекстовую художественность. «Позиция заглавия — это потенциально символическая позиция в словоупотреблении. Метонимический символ типа лермонтовского „Паруса“, метафорический — в „Синей весне“ Луговского и т. п., аллюзивный — в „Двенадцати“ Блока, и других подобных случаях — все они особенно наглядно демонстрируют асимметрический дуализм в области эстетических знаков» [Григорьев 1979: 195]. Двойственная природа заглавия порождает конфликт формы и содержания в заглавии. По своему содержанию заглавие стремится к тексту как к пределу, по форме — к слову. Заглавие — самое короткое высказывание о своем тексте. Но сам текст уже является итогом художественного обобщения жизни, ее метафорического и метонимического сжатия. Заглавие завершает процесс лаконизации художественного выражения с помощью повторной метаязыковой метафоризации. Заглавие, таким образом, выступает как «„метаязыковая перифраза“ текста с символической уплотненностью значений» [там же: 194–195].

В то же время любое заглавие — идиома и как готовая единица языка оно функционально соотносимо со словом. Чем ближе форма заглавия к слову — тем она свободнее как языковая единица. А поскольку любая языковая единица в функции номинации стремится к субстантивации, то заглавие тем свободнее в своих проявлениях, чем оно ближе к имени. Как известно, имена существительные, в отличие от других частей речи, могут выполнять в языке две функции. «В языке могут быть выделены монофункциональные знаки, осуществляющие либо только идентифицирующую функцию (имена собственные, дейктические слова), либо только предикативную функцию (нереферентные слова), и бифункциональные знаки, способные играть любую из этих ролей. Семантика этих последних приспособлена и к тому, чтобы называть, и к тому, чтобы обозначать» [Арутюнова 1976: 329]. Это бифункциональность — необходимое условие существования заглавия. Поэтому заглавия-номинативы — самые распространенные.

Чем свободнее заглавие как языковая единица, тем более разнообразно и открыто выражена его связь с текстом. Заглавие-имя образует в художественном тексте семантические и словообразовательные парадигмы изменения, тем самым обнаруживая там проспективные и ретроспективные связи (ср. «Обрыв» Гончарова, «Затмение» Ф. Тендрякова и др.). В тексте происходит «обнажение приема» заглавия.

И чем ближе заглавие как языковая единица к двусоставному предложению, тем ею связь с текстом менее выражена. Подобное заглавие ограничено в своих синтагматических и парадигматических связях в тексте, и чем сильнее в нем проявляются глагольные свойства, тем оно более автономно. Дело в том, что глагольное заглавие «показывает» нам как бы целый кадр действия, развернутого художественного текста, но кадр, «остановленный» своей идиоматичностью. Оно создает только эффект действия и воздействует на читателя преимущественно одноактно (ср. «Одна ласточка не делает весны» Г. Садулаева, «Солнце сияло» А. Курчаткина), в то время как эффект именного заглавия разлит по всему тексту.

Но заглавию не всегда удается избавиться от «груза глагольности». Однако очень редко глаголу удается сформировать в заглавии полную субъектно-предикатную схему предложения. Даже когда это удается, функция глагола в заглавной конструкции иная, чем в обычном предложении. «Глаголы в этих заглавиях не просто повествуют и рассказывают, а выполняют совсем особую функцию, которую можно было бы назвать рекламной» [Винокур 1928: 89].

Полная двусоставная схема чаще всего реализуется во внутренних заголовках, функции которых несколько отличаются от заглавий целого художественного произведения: они ближе к самому тексту. Внутренние заглавия частей, глав выполняют функцию привлечения внимания, концентрации интереса: они предваряют события, раскрывают их смысл и значение. Заголовки «как бы движутся в связи с развитием самого сюжета повествования, с которым они непосредственно переплетаются» [Будагов 1954: 37]. Такие внутренние заголовки являются как бы обособленными «прозаическими строками».

Чаще всего глагольные заглавия приближены к сюжету в названиях глав (и то их процент невелик), в заглавиях частей глаголы встречаются редко. Так, по наблюдениям Г. О. Винокура, в романе «Братья Карамазовы» Достоевского в 12 заглавиях книг мы не найдем ни одного глагола, а из 95 заглавий глав — 14 глагольных. Из них двусоставную схему реализуют 6, например, «Прокурор поймал Митю», «Счастье улыбается Мите» и др. «Задание заголовков Достоевского — не просто указать на событие и назвать его, но еще и разрешить проблему внешней занимательности, увлечь читателя, заинтриговать заманчивой сюжетностью» [Винокур 1928: 89]. Ведь роман Достоевского имеет «детективный сюжет». Но увлекательная внешняя интрига на самом деле имеет второстепенное значение, она подчинена философско-концептуальной доминанте. Поэтому внутренние заглавия книг, как и заглавие всего романа, имеют совсем другую направленность.