Синтраж. Том 1

Гарсиа Икиру Сет

Присесть, уловить момент атаки другого — лидера чёрных — быстро, очень быстро, почти сократил дистанцию. Ума вскакивает, одновременно ударяя на опережение. Удар отбрасывает Бар Дьюка назад.

Тень справа, брошенный стилет свистит, рассекая воздух — уклониться в последний момент. Тут же перехваченный другим бронником клинок летит обратно в цель — Уме снова не уклониться, и он перехватывает лезвие, останавливая стилет перед своим лицом. Окровавленные пальцы разжимаются и прежде, чем сталь ударяется о пол, монах, преследуемый двумя противниками, превращается в вихрь

из уклонов и уходов.

«Тяжело, слишком тяжело».

Дьюк хватает голову, выкручивает — юноша изворачивается, выходит из захвата. Лидер заламывает руку, намереваясь просто сорвать браслет и, увлечённый скорой победой, не замечает, как ладонь монаха ударяет шлем — в мозгу бронника будто что-то взрывается: кровь льётся из носа заливая шлем изнутри и не давая дышать, ноги подкашиваются. Ума, не успевая нанести новый удар, чувствует движение за спиной, хочет рвануть в сторону, но ноги отзываются болью и не слушаются хозяина, мышцы спины напрягаются, принимая на себя удар — пол уходит из-под ног, на секунду мир чернеет…

Прийти в себя. Больно. Третий бронник, ранее не атаковавший, приближается. Слишком быстро. Ума сжимается и, разжимаясь подобно пружине, бьёт — третий замирает перед ударом.

«Профессионал, мышь его».

Монах разворотом тела уменьшает ущерб от атаки, блокирует и чувствует, как после непродолжительного полёта спина сшибается со стеной.

Сознание покидает тело. Враг тенью нависает над ним.

«Конец? Как хорошо… я так устал… так хочу спать… закончите это… слишком тяжело».

Какой-то шум достигает последних остатков разума, и Ума не сразу понимает что это. Шум волной накрывает его, почти оглушая и пробирая до костей. Шум, дарующий обречённым надежду. Шум, вернувший безумца в сознание. Шум, заставляющий полумёртвого почувствовать себя победителем.

Сигнал об окончании отбора ураганом проносится по станции, и парень, с кровавой улыбкой на лице, позволяет беззвучному смеху вырваться на свободу. Он даже не знает, почему он смеётся. Из всех сотен тысяч причин он не может выбрать ту, что заставляет его смеяться, но и перестать не в состоянии. Всё равно. Уже ничего не имеет значение, только прошедший по станции сигнал. «О великий Космо, ты ли это?» И новая порция смеха вырывается из груди, смех, что у женщины бы принял форму слёз облегчения.

Нависший над ним бронник по имени Протос шипит, разворачивается и уходит прочь. Тут же в аква-театре появляется потрёпанный (от причёски до одежды) цикианец, садится подле Умы и проверяет его пульс. Прежде чем потерять сознание, монах замечает знак медицинского персонала на рукаве незнакомца. И хотя на врача он совершенно похож не был, на сердце монаха становится немного спокойнее.

***

— Ты должен отказаться от участия в отборе. — Молодой человек в золотистом парике и со шпагой на бедре стоит напротив пульсирующего кокона в человеческий рост. Кокона реге-капсулы, в котором находился один весьма и весьма нерассудительный юноша. — Ты молчишь. Тебе сложно говорить?

— Неа, — доноситься из кокона, — просто у меня есть сразу три варианта

ответа, и я не знаю какой из них выбрать…

— Что ж, можешь выбрать все три, как в философии Херне Юстукса. Думаю, ты знаком с его учениями, хоть и прикидываешься… не важно.

— Ну, во-первых, с чего это ты перешёл на «ты», неужто решил, что я стал достоин твоего тыканья? Ведь насколько я помню: ваши не тыкают даже самым близким, или ты это подмазываешься, чтобы я тебя ненароком не прихлопнул на следующем отборе? Ай, в боку щиплет, демос его побери! Гхм, во-вторых, доктор мне сказал то же самое, и я ему мило объяснил, что я никому ничего не должен, и что касательно отбора он мне не советчик. Я столько кредитов выложил за эту хреновину, что если к началу отбора она меня не подлатает, то я сверну шарлатану шею… а в-третьих… я забыл, что хотел сказать…

— Смею предположить, что головой ты не слабо стукнулся. А что на счёт моего обращения — я тоже могу дать тебе три варианта ответа. Во-первых, я мог решить, что это упростит моё общение с людьми за пределами сивилийского Дома. Во-вторых, полагать, что мы обращаемся друг к другу только в уважительной манере — стереотип дошкольного возраста. В-третьих, я устал от твоих попыток вывести меня из равновесия, высмеивая мою манеру речи. Доволен?

— Так-то мог и не отвечать, мне не больно то и интересно было.

— Каковы твои прогнозы?

— Не знаю, — голос Умы впервые за весь диалог показался усталым. — Шансы есть, но будет тяжко: трещина в рёбрах, трещина в локте, множественные ушибы, лёгкое сотрясение мозга, только что вправленный позвонок, мышечное переутомление, лёгкий вывих плеча. А в остальном — всё в порядке, хоть звёзды туши.

— Никто не верил, что можно одолеть носителя «смерча» голыми руками, никто из нас…

— Любителя — можно, но среди них есть и профи, и в моём нынешнем состоянии я с ним не справлюсь.

— Ты хочешь, чтобы я остался с тобой до конца следующего отбора?

— Шутишь? Вы же ясно дали понять, что не намерены вмешиваться, — речь юноши вновь стала радостно беззаботной.

— Ты обижен что…

— Уволь меня от этого, твоя помощь мне не понадобится, к тому же и так понятно, что наилучшим вариантом было бы держаться отсюда подальше. — Минутная тишина опустилась на комнату с капсулой регенерации, давая время подумать обоим собеседникам.

— Та техника, — прерывает молчание Иола, непривыкший к столь непростительному нарушению этикета. — Не думал, что она реальна, полагал, что эта очередная байка монахов.

— Ахах, я тоже, вот же свезло, что у меня получилось, кто же знал.

— Ну разумеется. Я как-нибудь тоже попробую: побью водные мешки, глядишь — получится поразить внутренности, минуя броню. Может и миф о том, что вы можете уклоняться от выстрелов тоже правда?

— Неа, — неохотно отвечает Ума, копошась внутри кокона, — это брехня, но это не значит, что пули в нас попадают.

— Ясно, — лёгкая улыбка появляется на лице Иолы. — Надеюсь, как-нибудь расскажешь, в чём секрет, а сейчас я откланяюсь: нужно уходить, пока здесь не разыгралась буря.