Синяя кровь
Шрифт:
– Твоя мать жива? – спросила она.
– Умерла в тридцать восьмом.
– Неужели она никогда не рассказывала тебе о Чудове, о «Хайдарабаде»?
– Никогда. Она была неразговорчивой женщиной. Когда я спросил ее, откуда у нее на горле шрам… – Генерал ребром ладони показал – где. – Горло как будто перерезано… Но когда я ее спросил об этом, она только пожала плечами. Я ничего не знаю об отце… я вообще почти ничего не знаю о ее прошлом…
Вечером Ида рассказала ему о капитане Холупьеве, о «Хайдарабаде», о розах, украшавших кают-компанию, о талере, зажатом
– Я ничего не знал о ее прошлом, – повторил генерал. – Она была суровой матерью. Очень суровой. Заставляла меня каждый день мыться ледяной водой… с ног до головы… как-то на нее набросился наш сосед – пьяница и негодяй, и она чуть не убила его… сломала нос и челюсть… оказывается, она носила с собой кастет… вообрази – кастет!
Его детство прошло на московской окраине, потом он учился в военном училище, стал офицером, строил оборонительные укрепления, мосты, рокадные дороги, по которым к Сталинграду перебрасывались войска и техника. Он был талантливым инженером, безжалостным командиром и находчивым менеджером. Однажды зимой, когда закончились шпалы для узкоколейки, по которой нужно было срочно перебросить на передовую боеприпасы, он приказал использовать вместо шпал мерзлые трупы немецких солдат. Сталину нравился этот генерал, и, когда понадобился человек, способный быстро построить в болотистой местности объект особой важности, вождь вспомнил о Холупьеве, о человеке с синей кровью.
– Синяя кровь? – удивилась Ида. – Я уже слышала это выражение…
– Это, конечно, шутка, – сказал генерал. – Один мой приятель называл людьми с синей кровью тех, кто любит власть. На самом деле таких людей очень мало. Человек с синей кровью как никто чувствует пределы человеческих возможностей и знает, как далеко человек может зайти за эти пределы. И заставить человека переступить черту может только тот, у кого в жилах течет синяя кровь. Тот, кто не боится повернуться спиной к толпе, требующей его крови. Только такой человек может заставить эту толпу сделать то, что ему нужно. Человек с ледяной кровью.
– Безумие… синяя кровь – это безумие…
– А власть и есть безумие. Безумие, которое сознает степень безумия. Толпа не сознает, а власть – сознает… – Он обнял Иду. – Но во мне, кажется, не осталось ни капли синей крови… скоро у нас будет свой дом… Новый год мы встретим в новом доме…
Однако Новый год Иде пришлось встречать в одиночестве – генерала срочно вызвали в Москву.
Он не вернулся ни через день, ни через неделю.
Она позвонила в контору стройки – ей сказали, что генерал выполняет важное государственное задание.
На следующий день часовой не пустил ее в дом на Проказории, сказав лишь, что строительство этого объекта приостановлено.
А через неделю ее попросили освободить каюту на «Хайдарабаде».
Лишь в начале февраля она узнала о том, что генерал Холупьев арестован и содержится на Лубянке. Его обвинили в причастности к заговору с целью убийства Сталина.
17
Потом
Рассказывали даже, что Ида выиграла мужа в бильярд.
Говорили, что она приехала к Берии и тот предложил ей сыграть в бильярд: «Выиграете – муж ваш, проиграете – вы моя». Ида согласилась и вышла переодеться. А когда вернулась, Берия и вся его компания утратили дар речи: на ней не было ничего, кроме шляпки и туфель на высоких каблуках. Ида взяла кий и разбила шары. Берия сразу все понял и сдался. Он же понимал, что никакой мужчина не в состоянии попасть шаром в лузу, когда взгляд прикован к нагому женскому телу – да еще к такому телу…
«Сама-то она, конечно, Змойро, – говорил рассказчик. – Но по матери-то она – Попова. Самая настоящая Попова, а не какая-нибудь Жопина».
Другие говорили, что Ида добилась аудиенции у самого Сталина и именно он приказал отдать ей мужа. Но не просто так, а за ночь любви.
Иде некуда было деваться – она согласилась.
Ее привезли в Кремль, вымыли с ног до головы специальной кремлевской водой, украсили кремлевскими цветами и на огромном золотом кремлевском блюде – его несли двенадцать двухметровых кремлевских гвардейцев – подали Сталину.
Ее внесли в бескрайнюю кремлевскую спальню, и тут грянули фанфары, все придворные упали ниц, и в зале появился вождь. Впереди на золотой тележке, увитой розами и виноградными лозами, везли член Сталина. Слева и справа от тележки шли красивые медсестры, которые бережно несли яйца Сталина. А потом показался и сам Сталин – голова в облаках, живот как самовар, в сапогах из кожи, содранной с Гитлера.
И тут снова грянули фанфары, ударили пушки, вспыхнули фейерверки, заиграли оркестры, и дюжие гвардейцы с членом Сталина наперевес бросились на штурм, и красивые медсестры с яйцами Сталина едва поспевали за ними, а сам Сталин задумчиво курил свою знаменитую трубку…
Чего только не рассказывали об Иде потом, спустя годы, а тогда – тогда она умирала от холода. Сил не было растопить печь. Она закутывалась в горностаевую шубу и забиралась под пуховое одеяло. Вставала только затем, чтобы откупорить новую бутылку. Вино она выпила в первый же день, коньяк прикончила к концу недели, но оставался еще самогон из запасов Лошадки.
Маняша Однобрюхова нашла Иду спящей.
В комнате пахло перегаром, табаком и рвотой.
Маняша набрала в ведро воды и принялась мыть пол.
Ида вдруг села на постели, скрестив ноги, глотнула из бутылки и заговорила совершенно трезвым голосом:
– Попрыгунья Стрекоза лето красное пропела… бездомная дура… помертвело чисто поле… слышишь, Маняша? Помертвело! Чисто поле! И никого в чистом поле, Маня, одни волки да разбойники, Маняша, волки, разбойники да Стрекоза… вот так, Маня, вот так…
Маняша заперла на замок кладовку, где хранились запасы самогона, помогла Иде умыться и напоила ее теплым раствором марганцовки. Понос и рвота принесли облегчение.