Синяя кровь
Шрифт:
Маняша Однобрюхова окончила школу и устроилась на молочный заводик, где работали ее родители, но по-прежнему дневала и ночевала у Иды. Она помогала по хозяйству и была единственным человеком, с которым Ида могла поговорить о театре и помолчать о любви.
Однажды Маняша попросила Иду заняться с чудовскими девочками танцами: «А то вы все курите да читаете, так ведь и до чахотки недалеко». Ида посмеялась – и согласилась.
Занятия проходили в клубе на Восьмичасовой улице – когда-то это был помещичий особняк с кирпичными колоннами. В холодном и плохо освещенном зале собирались десятка три плохо одетых девочек, и Ида учила их двигаться, держать спину и улыбаться. Труднее всего было добиться
– Когда вы особенно сильно устали и сил нету ни на что больше, именно тогда и важно помнить о прямой спине и улыбке. Вам плохо – держите спину и улыбайтесь! Держите спину и улыбайтесь! – И повторяла, как заклинание: – Вы свободны, свободны, свободны…
Усталые девочки спотыкались, косолапили и сопели – им было не до улыбок и уж тем более не до какой-то там свободы.
Ида, впрочем, и сама не очень хорошо понимала, при чем тут свобода. Эта мысль поднималась откуда-то из глубины ее опыта: чем хуже человеку, тем он свободнее. Эта мысль ее пугала, и, может быть, чтобы избавиться от страха, Ида продолжала заклинать: «Вы свободны, свободны, свободны…»
А после занятий она объясняла, как лучше уложить волосы и подогнать платье, как правильно ухаживать за кожей лица, за ногтями и укромными местами. Девочки были потрясены, когда Ида продемонстрировала им свои бритые подмышки.
Потом они шли в Африку, где Ида кормила их яичницей и бутербродами – сливочное масло на белом хлебе: многие девочки страдали хлорозом.
Они разглядывали платья Иды, шмыгали носами и толкали друг дружку локтями, им хотелось взглянуть на нижнее белье Иды, о котором Маняша рассказывала чудеса, но никто так и не осмеливался произнести вслух скоромное слово «трусы».
Ну что ж, думала Ида, оставаясь одна, изменить жизнь мне не под силу, но, может быть, хоть одна из этих девочек в трудную минуту вспомнит ее слова: «Держите спину и улыбайтесь!» Может быть, вспомнит. Может быть. А может, и нет.
Среди ночи, когда часы в Африке били три, Ида всякий раз просыпалась и выходила в кухню покурить.
Раньше, встречая в книгах выражения вроде «шли годы» или «течение жизни», она не придавала им значения, как всякой неизбежной банальности, а вот теперь ей казалось, что она слышит, как течет жизнь. За стеной плакал ребенок, где-то у Французского моста лаяли собаки, шелестели под дождем деревья, потрескивал грубый табак, шли годы… этой смертью жизнь не умалится, этой жизнью смерть не прирастет… вспоминала отца, который проводил ночи у тела Спящей красавицы: о чем он думал тогда, что чувствовал? Отчаявшись дождаться ее пробуждения, он порвал с устоявшейся жизнью и бросился в революцию, которая изменила жизнь, но так и не заполнила пустоту в его душе…
Спящая красавица, отец, Лошадка, Арно, Эркель… линь лиловый и золотой, резкий запах ромашки в беседке на берегу Эйвона, лепестки кроваво-черных роз, красный снег, шум дождя, бой часов, всхлип… она затихала, распадалась, струилась, становилась течением самого времени… to die, to sleep… вода… потому что вода…
В ее будущем становилось все больше прошлого.
Те годы она пометила в дневнике иероглифом – тремя строчками Бунина:
На дождь похожий лепет в вышине,Такой дремотно-сладкий и бесстрастныйК тому, что там и что так страшно мне…Вскоре она лишилась единственной подруги: Маняша Однобрюхова вышла замуж.
Ида подарила ей шелковое вердепомовое платье и ожерелье из индийского жемчуга.
А девочки на свадьбе исполнили танец маленьких лебедей.
В
Маняша познакомила ее с Бабой Шубой, царицей однобрюховского клана.
Это была рослая толстая старуха с жестким мужским лицом, в просторном темном платье с крупной брошью, передвигавшаяся на костылях и пользовавшаяся непререкаемым авторитетом в своем крикливом и задиристом семействе. Круглый год она не снимала мохнатой шубы, жалуясь то на холод, то на ноги, однако так ловко орудовала своими костылями, что провинившиеся члены семьи предпочитали разговаривать с нею из-за двери.
У нее была только одна слабость – птицы: в ее доме чирикали и посвистывали чижи и дрозды, попугаи и канарейки, которых с наступлением тепла Баба Шуба выносила в клетках во двор. И здесь, среди птичьего гомона, она сидела целыми днями, принимая многочисленных своих подданных – Однобрюховых.
– Змойро, – сказала Баба Шуба. – Еврейка?
– Никогда об этом не задумывалась, – сказала Ида. – Мой отец был дворянином.
– Но ты, говорят, несчастлива? – сказала Баба Шуба, глядя в упор на Иду.
– Значит, жива, – ответила Ида.
Старуха усмехнулась.
Они снова встретились через полгода, когда Маняша решила развестись с мужем.
Ида слыхала, что жизнь у Маняши не заладилась с первых дней: муж ее Аркаша, механик леспромхоза, оказался пьяницей и драчуном. Однажды Маняша не выдержала и сбежала от него. Вся в синяках, с разбитыми в кровь губами, вечером она явилась к Иде и попросила приютить ее на несколько дней, пока синяки заживут. Когда она разделась, Ида ахнула: «Он что – по животу тебя бил? Твои родители знают?» Маняша заплакала.
На следующий день в Африку явились Маняшины родители – бешеный Забей Иваныч, известный на всю округу доминошник, и его смирная жена Рыба Божья. Они были возмущены тем, что дочь опозорила их на весь городок, сбежав от законного мужа.
Забей Иваныч с порога обругал Иду «шпионкой», «шалавой» и «бандершей» – это слышали все соседи. А вот что ответила Ида – никто не слышал, и никто потом не мог сказать наверняка – дверью она ударила Маняшиного отца или коленом по яйцам. Зато все, конечно, слышали и видели, как Забей Иваныч катился по лестнице, а Рыба Божья с протяжным воплем мчалась за ним, а потом причитала во дворе, помогая мужу прийти в себя.
Тем же вечером Баба Шуба вызвала Иду в ресторан «Собака Павлова», где они долго беседовали с глазу на глаз за рюмкой ломовой. Прощаясь, Баба Шуба спросила:
– Так все-таки – дверью или по яйцам?
– Не помню. – Ида пожала плечами. – Да и какая разница?
– Мне больше нравится по яйцам, – сказала Баба Шуба. – Присылай ее ко мне, и пусть ничего не боится.
Маняша поселилась у Бабы Шубы, развелась с мужем, родила девочку, вскоре познакомилась с таксистом из Москвы и переехала к нему на Плющиху.