Сирень под пеплом
Шрифт:
Натянув затрёпанные джинсы, Воха направляется на веранду, где неспешно заканчивают завтрак бодрые, отоспавшиеся за всю рабочую неделю, родители. Вот счастливые люди!
– Вова, давай за стол, - говорит мать.
– Да не, мам, я уже винограда с хлебом наелся. И когда вы научитесь хлебницу за собой закрывать?
Не донеся кусок до рта, отец мрачно-презрительно взглядывает на Воху и произносит:
– Ты у меня поговори!
– Поговори-поговори! Нашёл Цицерона! Вечно одно и то же. Надоело уже.
– Ты как с отцом разговариваешь, пацан?! Напялят джинсы и думают, что им всё можно!
– вскипает глава семьи, демонстрируя железную логику отцов.
– Ай, ладно! Ма, я к Шохрату пошёл, -
Ну и жарища! Даже соседские куры, обычно такие же деловые как их хозяева, суетятся не больше вареных раков. И общественно-ничейная дворняга Клякса уже разлеглась в теньке, разбросав лапы, и умно-равнодушно смотрит на перетаскивающего ногами шлёпанцы Воху. Ох, уж эти люди! Вечно им чего-то надо! Никак они не поймут, что главное в жизни - покой!.. А впрочем, и хорошо, что беспрестанно они куда-то спешат. Ведь остановятся, заметят, что ты так беззаботно отдыхаешь, и обязательно запустят в тебя камнем. Нет, уж лучше спокойно прожить свою собачью жизнь, не обращая на себя ничьего внимания. Иди, Воха, торопись, мчись туда, где меня нет! Воха, однако, не замечает светящейся в глазах дворняги собачьей философии и мирно ползёт дальше.
Раскалившийся бетон даже сквозь резину жжёт ступни. Добравшись через минуту до перекрёстка, знаменующего собой половину пути, Воха закатывает джинсы и, не снимая сланцев, встаёт по колено в прохладную воду арычка, бегущего вместе с улицей. Ах, как мало надо человеку для счастья! Только в этом ли счастье? Вздохнув, Воха вытаскивает из обители нежности нижние конечности и расправляет скатки. Ну, теперь до Шохи рукой подать...
Ступив в проём железных ворот, Воха видит друга. Тот копается под навесом в своём "Восходе". Сколько себя помнит Воха ( а Шоху он помнит почти столько же ), его друг всегда в чём-нибудь копается, за исключением, наверное, собственной души. Зато это за двоих делает Воха.
– Привет! Опять карбюратор?
– Да, чёрт бы его побрал! Уже собираю. Подай на четырнадцать... Да вон он с краю лежит, что ты - ослеп, что ли?
– Держи. Ну и жарища! Собирай да поедем на арык искупнёмся.
– Сейчас.
Ну и лупит солнце! К обеду воздух наливается таким ослепительным светом, что больно глазам. Тёмно-зелёные, не отблёскивающие под слоем пыли и потому кажущиеся издалека бархатными массы листьев не шевельнутся. Свет валится на Городок сплошным потоком, как на потоп. И каждая трещина в штукатурке, каждый излом виноградного ствола, каждый волосок малярной кисти, оставленной при покраске на двери, ведущей на террасу Шохи, видятся резко и отчётливо. И вдруг совсем нерезко, как видение, появляется в раме растворяющейся в прохладный сумрак двери женский образ. Господи, да разве может земная женщина быть так красива! Откуда это видение? Откуда привёз его Шоха после армии, никто не знает. Когда потягивающие с ним пиво дружки-приятели спрашивают его об этом, он, хмуро ухмыляясь, отвечает:"Вам скажи так начнётся всемирное пересение народов". Один Воха знает наименование той благодатной местности, но скромно хранит тайну. Ничего, после армии он тоже туда завернёт...
А образ чистой красоты, сладко-истомно потягиваясь на солнышке, материализуется нежнейшим голоском:"Шохратик, возьми меня с собой, я тоже хочу покупаться". Шохина спина на миг застывает и он, не оборачиваясь, говорит в сторону двери:"Ты давай иди за ребёнком смотри. Успеешь ещё. Кому сказал?" - и ангельское видение, дёрнув плечиком, тает в сумраке, вместо которого через секунду синеют створки вышеописанной двери. Но лучезарный свет, исходящий в её сторону из глаз Вохи, не исчезает до тех пор, пока не слышится голос Шохи:
– Открывай ворота! Поедем.
Дано
– Няхили?!!
Это экзотическое приветствие при переводе на русский язык означает всего лишь скромное вопросительное местоимение "как", но какой универсальностью обладает оно на жаргоне наших соотечественников, проживающих в самой жаркой республике! Особенно если к нему присовокупить специфическое покачивание открытой ладонью на манер забивающего папиросу. Этим сказано всё! И - как живёшь? И - чего ждёшь? И - на что надеешься? А так как молодому человеку свойственно в глубине души надеяться только на лучшее, которое придёт однажды, то Воха с радостным чувством взирает на летящие из-под колёс гравийные брызги, на разбегающихся поджав хвост перед грозной машиной четвероногих и на куцую тень, появляющуюся в тот момент, когда Шоха, не снижая скорости на поворотах, клонит сей венец технического творчества направо или налево.
Вот они слетают с шоссейки на узкую тропинку, ведущую к арыку, и за ними вспухают возмущённые клубы безмятежного доселе песка. Последний рывок - и мотоцикл замирает в нескольких сантиметрах от крутого склона, обрывающегося в зелёную ласковую манящую воду. Шоха в своём репертуаре.
Раздевшись до трусов и бросив тряпьё на горячее кожаное сиденье, друзья подходят к самому склону, щурясь от бликов, распластавшихся на легко колеблющейся поверхности. Затем Шоха делает несколько шагов назад, бросается вперёд - и через мгновенье уходит вниз головой в иную субстанцию. Воха устанавливает носки ног на край обрыва, глубоко вдыхает и, взмахнув руками, следует за другом. О, блаженство! О, благословенная жидкость! О, целительный бальзам! Как мягко обнимает тело влага, сколько в ней нежности и прохлады...
Воха лениво перебирает конечностями, чтобы лишь только удержаться на воде. Волосы на голове, покоящейся над речной гладью, быстро высыхают и солнце вновь обжимает череп жгучим томящим обручем.
– Уу-а!
– вдруг вырастает из-под воды с разлетающимися струями шохино тело чуть ли не до пояса и весело орущий друг окатывает раскалённую голову Вохи ласкающей влагою.
– У-аа!
– ревёт Воха и проделывает ту же манипуляцию, а затем бросается за другом, пытаясь схватить его за мелькающие под тонким слоем воды пятки. Сейчас, сейчас!.. Брызги, всхлипы, солнце, пузыри... Хорошо!
Вскоре, уставшие, они выбираются на берег и ложатся на прокалённый полдневным светилом, слежавшийся до окаменелости песок. Ох и жжётся!
– Сейчас бы пива холодного...
– произносит Воха в землю, положив ещё мокрую голову на руки.
– Угу, - подтверждает Шоха, уже сидящий лицом к изливающему жар ослепительному кругу и блаженно прикрывший глаза, - бочку привезли?
– Не знаю, не видел.
– Поедем сейчас, я новую банку, пятилитровую, достал.
– Угу, - отзывается уже поднимающийся Воха.
Обмывшись и натянув шмотки, через пару минут они мчат обратно.
Ну конечно же, бочки нет! Перед рестораном на потемневшем пятнами от расплёскиваемого каждодневно пива пятачке толкутся оптимисты, всегда ожидающие бочку с минуты на минуту. И Хуртын тут, и Халим, и Волоха с Коляном... Молодые ребята сидят на корточках в тени карагачей и неспешно тянут ленивые разговоры о том о сём, уверенные, что придёт время и они так же неспешно и лениво будут тянуть пиво... Но друзьям уже не терпится: в груди горит огонь желанья. Перебросившись несколькими словами с товарищами, они снова взгромождаются на свой драндулет и строят планы, как бы залить желание, вдруг овладевшее ими.