Сирены

ван Ластбадер Эрик

Дайна развернула второе одеяло, лежавшее в ногах кровати. Укрыв им мать, она подогнула его ей под подбородок. Моника, подняв руку, сжала ладонь дочери.

– Если тебе стало лучше, ты найдешь в сердце силу простить меня, – ее голос становился то громче, то тише в такт биению пульса у нее в горле. – Я поступила так, как считала правильным.

– Ты обманула Меня, мать.

Моника закрыла глаза, и слезы выступили из-под ее век.

– Ты бы никогда не стала слушать меня. Ты повернулась бы спиной к истине.

– Истина заключается в том, что ты

всегда старалась помешать мне быть вместе с папой. – Одна часть ее сознания кричала: «Как ты можешь говорить об этом сейчас?», но другая, большая, убеждала в том, что это должно быть высказано, пока не поздно.

Моника сжала ее кисть руки покрепче.

– Ты всегда была такой прекрасной, такой чистой и невинной, а твой отец... Он смотрел на тебя такими глазами. Этот взгляд был каким-то... особенным. Он никогда не смотрел так ни на кого, даже на меня.

– Но он любил меня. Как ты могла...

– Он любил женщин, Дайна. – Ее глаза открылись, став шире и ярче. – Я знала об этом до того, как мы поженились, но считала, что это прекратится, когда он станет моим мужем. Однако этого не произошло.

– Мать!..

Дайна попыталась вырвать руку, но Моника вцепилась в нее мертвой хваткой. Она оторвала голову от подушки.

– Теперь ты достаточно взрослая, чтобы знать правду. Ты хотела знать, ты должна знать. – Ее голова упала, глаза вновь закрылись, но лишь на мгновение. Было видно, что ей трудно дышать.

– Твой отец не мог или не хотел останавливаться. Я полагаю, что он все же любил меня по-своему. Он не хотел бросать меня. Однако, я всегда подозревала, что только из-за тебя. Я знала, что он не вынес бы разлуки с тобой и поэтому принимал все как есть... а в свободное время продолжал развлекаться. – Вдруг она, крепко зажмурив глаза, закричала. – О господи, помоги мне! – Дайна решила, что ей очень больно и собралась было вызвать сиделку, но Моника, собравшись с силами, продолжала. – Во мне копилась обида на тебя, это правда. Только ты связывала меня с ним. Я не могла удержать его, а ты могла.

– Но мать...

– Дайна, помолчи, пока я не закончу. У меня нет сил ругаться с тобой. – Ее пальцы поползли вверх и переплелись с пальцами дочери. – Я знаю, что заставила тебя уйти из дому. Я знаю, как я обращалась с тобой. Меня опьянила свобода, подаренная мне смертью твоего отца. – Она слабо улыбнулась. – Я знаю, что должна казаться тебе бессердечной, но постарайся взглянуть на это моими глазами. Постарайся понять, как он обходился со мной; как я обходилась сама с собой. Да, я хотела выставить тебя из дома, но, – слезы вновь показались у нее на глазах, – только после того, как ты ушла, до меня стало доходить, что я натворила, и... как сильно я любила тебя. Я никогда... видишь ли, беда в том, что я никогда не могла воспринимать тебя как личность. Прежде ты всегда была чем-то, что сохраняло наш брак, мостом между мной и твоим отцом.

– Когда ты вернулась, я, взглянув в твои глаза, поняла, что больше не увижу тебя никогда. Мне было страшно за тебя. Один бог знал, где ты была и с

кем проводила время. В школе ты появлялась от случая к случаю, и мне стали советовать обратиться к доктору Гейсту. Я думала, что люди, дававшие мне советы, знали, о чем говорят. Их мнение было авторитетным... – Вдруг она остановилась, закусив губу. Притянув Дайну ближе к себе, она спросила. – Это было ужасно, милая? Ты должна сказать мне. Пожалуйста.

– Нет, – солгала Дайна. – Это было не так плохо. Казалось, слезы Моники просветлели, и на ее лицо вернулась улыбка.

– Это хорошо, – шепотом сказала она. – Теперь я чувствую себя намного лучше. Я боялась... – Она посмотрела в глаза дочери. – Впрочем, теперь я все время чего-то боюсь.

Наклонившись над матерью, Дайна поцеловала ее в губы.

– Папа говорил мне однажды о том, как сильно он любил тебя.

Глаза Моники округлились.

– Он говорил? Когда?

Тогда Дайна рассказала ей историю про то, как они ездили ловить рыбу на Лонг Понд, про погоду, про образы, и звуки, и запахи, про дергавшуюся леску, когда рыба глотала наживку и про захватывающее перетягивание каната.

– Что он сказал? – хотела знать Моника.

– Он сказал: «Ты знаешь, я очень люблю твою мать». – Казалось, Моника уснула. – Мама... Мама? – Она нажала кнопку звонка, вызывая сиделку.

* * *

Он звенел бесконечно долго. Дайна рывком села в постели, чувствуя как колотится сердце у нее в груди. Она вытерла пот со лба. Повернув голову, она увидела Рубенса, спавшего возле нее.

Телефон продолжал звонить. Дайна бросила взгляд на часы на тумбочке возле кровати. На светящемся циферблате горели цифры 4.12. Утра или вечера?

Бессознательно она сняла трубку.

– О-хо-хо-хо-хо...

– Что?

– Ох, Дайна... Она протерла глаза.

– Крис?

– О-хо-хо...

– Крис, где ты?

– Дайн, Дайн, Дайна... – его голос звучал хрипло и невнятно.

– Крис, где ты, черт возьми?

– Гм-м-м...

– Крис, ради всего святого!

– ...ю-Йорк...

– Что? Я не могу... ты сказал Нью-Йорк? Ты слышишь? Крис!

– Да, да, да.

– Ты должен был приехать на вечеринку... – Пауза. – Ты слышишь меня?

– Ак-ак-ак... – это звучало почти как смех. Почти – Один, Дайна. Совсем один.

– Что ты делаешь здесь, черт возьми? Крис, с тобой все в порядке?

– Прячусь, Дайна. Я здесь никог... – казалось, он не в состоянии договорить остаток слова. Дайна слышала в трубке его дыхание: неровное и неглубокое.

– Крис, скажи мне просто, где ты.

– О-хо-хо.

– Крис! – Рубенс перевернулся на бок, потревоженный во сне, и Дайна, встав с кровати, отошла от него так далеко, как позволял шнур. Повернувшись спиной к Рубенсу, она обхватила трубку обеими руками, стараясь заглушить звук. – Скажи мне, где ты находишься. Я приеду к тебе прямо сейчас, – Холодный ужас начал проникать в ее душу, точно она ощутила прикосновение невидимых, призрачных пальцев на спине. Она невольно поежилась.