Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея
Шрифт:
– Комиссовали, и, когда отец умер, все досталось ему, моему суженому, – и надел земли, и дом. Конечно, свекровь плешь проедает, но я получила что хотела. Даже сына родила, Альфонса. На Рождество ему стукнет годик.
– Рад за тебя, Мариетта. Ты же теперь не работаешь в замке? Помнишь, сама говорила, что после замужества никого обстирывать не будешь.
– Как же, работаю на мсье Лароша. Мать – та устроилась в другом доме. И Бертран каждому лишнему су рад.
Мариетта замолчала, задумалась. На лбу у нее поблескивали капельки пота – стояла сильная жара. От мускусного
– Я завтра уезжаю. На поезде в Вуарт. До Сент-Этьена, где расквартирован полк, два дня пути.
– Не представляю, где это, – отозвалась молодая женщина. – Ты насовсем в солдаты?
– Нет, у меня срочная служба. Сент-Этьен – это в департаменте Луара, Мариетта. Недалеко от Лиона.
– И где Леон, я тоже не знаю. Наверно, возле моря, потому что твоя Элизабет говорила, ты подался в моряки. Прошлым летом, перед моей свадьбой…
Трудно было представить, зачем Элизабет понадобилось придумывать эту историю с морской службой. Тем временем Мариетта продолжала:
– Она дала денег на красивое платье, еще подарила браслетик и два золотых луидора.
– Это дело хорошее. Кстати, ты знаешь, что она тоже замужем и сегодня уплывает в Америку?
Как Жюстен ни старался, отчаяние явственно улавливалось в его голосе. Он вздрогнул, когда Мариетта неожиданно обвила руками его шею и жадно поцеловала в губы.
– Ты мне нравился, – призналась молодая женщина, с трудом переводя дух. – Всегда нравился, Жюстен. Если хочешь, чуть позже увидимся!
– А Бертран? А твой малыш? – возразил Жюстен, борясь с пожиравшей его похотью. – Нет, Мариетта, не надо.
Уязвленная, она хотела было встать, но он удержал ее за руку.
– Ты в замок? – спросил Жюстен.
– А куда же еще, глупый? По вторникам хожу стирать рубашки мсье Лароша.
– Тогда у меня к тебе большущая просьба, Мариетта. Можешь раздобыть фотокарточку Элизабет? Для меня это была бы огромная радость. Наверное, я больше никогда ее не увижу. А так будет память…
– Так сам и иди! – возмутилась Мариетта. – Говорят, ты сын хозяина, бери что хочешь.
– Мариетта, ну пожалуйста! У меня свои резоны не попадаться Ларошу на глаза, отец он мне или нет!
Молодая женщина долго смотрела на него, рассерженно вздыхая – как, впрочем, и всегда, когда что-то было не по ней.
– Ну ладно, попробую! Но в гостиную мне хода нет, и хозяин запирает все комнаты на ключ. Если меня застанут шныряющей по дому, крику будет! Я уж не говорю о том… – она осеклась.
– О чем, Мариетта? – моментально вскинулся Жюстен. – Ларош поднял на тебя руку?
Глаза у молодой прачки моментально заблестели, и она смахнула слезинку.
– Старый хрыч! В него будто дьявол вселился! Взял меня силой этой весной, и с тех пор отказать ему я не смею. Этой змеи, новой горничной Алин, видно, ему не хватает. Уложил ее в свою постель, и эта рыжая потаскуха теперь корчит из себя госпожу. В
Ощущая, что начинает ненавидеть Лароша, Жюстен в то же время искренне сочувствовал Мариетте. В деревне ее, конечно, считали легкодоступной еще в те времена, когда они с ней весело проводили время в конюшне. Но, если задуматься, она всего лишь делала, что хотела, а ханжи такого не прощают… Притянул ее к себе, стал утешать:
– Ларош не имеет никакого права тебя принуждать. Не ходи к нему, работай преспокойно на своей ферме. Помогай мужу, заботься о ребенке.
– Если я тебя послушаю, то получу взбучку уже от Бертрана! Не вмешивайся, куда не надо, Жюстен. Я пока что справляюсь. И лишней денежка не бывает!
– Мариетта, мне тебя жаль! Ты мне тоже очень нравилась. Ты была мой лучик солнца, когда приходила утром ко мне в конюшню. И мы, если помнишь, не скучали… Я даже обещал жениться, если ты понесешь.
– Ты хороший парень, я знаю. Все, хватит болтовни, мне пора! Может, и получится стащить для тебя фотокарточку. Поджидай меня сегодня ближе к ночи за конюшнями. Коля', новый конюх, рано ложится, так что ты с ним не столкнешься. Хоть попрощаемся по-людски…
Она вскочила на ноги, одернула юбку. Жюстен понял, что дальнейшие уговоры бесполезны. И еще больше разозлился.
– Если этот мерзавец и правда мой отец, будь он проклят! – сквозь зубы проговорил он.
Ричард, взбешенный и крайне встревоженный, мерил шагами площадку перед сходнями для пассажиров первого класса. И без конца поглядывал во все стороны в надежде, что Элизабет вот-вот появится. Бонни стояла в метре от него, бледная как полотно.
Молодую женщину поджидали не они одни. Матросы на палубе уже начали терять терпение. Жан Дюкен разговаривал с ними, в то же время высматривая племянницу на набережной.
Двигатели парохода ревели в его стальном нутре, из труб вырывался дымок: еще немного, и «Гасконь» снимется с якоря. Прозвучал третий гудок. На палубах было очень шумно: толпящиеся вдоль заграждений пассажиры громко прощались с провожающими, махали платочками. То была настоящая какофония криков, смеха, рыданий.
– Да где же она? – выкрикнул Ричард в отчаянии.
– Понятия не имею, – печально отозвалась Бонни. – Наверное, что-то случилось. Не дай бог, на нашу девочку напали, как когда-то на ее бедного отца. Только б история не повторилась!
– Не болтайте глупости! Вам было велено глаз с нее не спускать! – вскинулся молодой муж. – Вы во всем виноваты!
Американец, чье лицо блестело от пота на неумолимом солнце, нервно взъерошил свои черные волосы. Выслушав Бонни, он уже сбегал к лавке антиквара, однако нашел ее запертой, с опущенными защитными решетками. Узнав, что племянница задерживается, Жан прочесал окрестности, в том числе похожие на лабиринт складские кварталы.
– Мы не можем уехать! – объявил Ричард. – Придется переговорить с капитаном. Заберем багаж и прямиком в жандармерию порта!