Сирота с Манхэттена
Шрифт:
– Больше дать не могу, – сказал он. – До свидания! Мое почтение Жаку.
– Спасибо, мсье Дюкен, обязательно передам. Жаль, что медальон потерялся.
Едва отец с дочкой переступили порог, Колетт порылась в кармане. Пальцы коснулись золотого украшения, которое она ловко стянула с шеи Элизабет вчера утром, пока ее причесывала.
– Можно подумать, девчонке пристало носить на шее золото! – пробормотала она с довольной усмешкой. – Скатертью дорога, дорогие Дюкены! Девчонка эта противная… Не улыбнется, слова не скажет.
Тяжело дыша, Колетт поднялась
Гийом и Элизабет встретились с Леонаром на тротуаре, в двадцати метрах от дома. Десятилетний мальчик уже начал приспосабливаться к оживленной жизни Бронкса. Дерзкий, хитрый, он имел все шансы стать настоящим американцем еще до достижения совершеннолетия.
– До свидания, мсье! – звонко крикнул мальчишка и помахал им рукой. – Пардон, здесь надо говорить goodbye!
Он жонглировал ярко-красным яблоком, которое неожиданно бросил Гийому.
– Это для Лисбет! – сказал он и поскакал на одной ноге дальше.
– Спасибо, ты славный малый! – крикнул плотник.
Но ответа Леонара, заглушенного грохотом экипажа, который в это время проезжал по мостовой, он не услышал. В Бронксе было очень шумно и людно. Светились витрины лавок, вечернее небо было затянуто свинцовыми тучами.
– Можно было бы нанять фиакр, милая, но это бесполезная трата денег. Зато сегодня ты как следует поужинаешь, нас пригласила Леа!
– Ты знаешь, как пройти к твоим друзьям, пап? – спросила девочка.
– Да, уже не заблужусь, не то что неделю назад. Лисбет, это в той же стороне, что и моя стройка.
Гийом злоупотреблял этим уменьшительным именем, звучащим так по-английски, но Элизабет это уже даже нравилось. Было забавно думать, что она – это не она, а другая девочка, у которой маму вовсе не сбросили в океан. И все же перед ее глазами то и дело возникал образ Катрин, такой веселой и красивой, стоящей на пороге их дома в Шаранте…
– Держись, моя принцесса, – сказал ей отец. – Идти еще далеко! Когда устанешь, возьму тебя на руки.
Теперь отец с дочкой шли по узкой улочке, которую пересекало множество переулков. Завидев их, убежал полосатый кот, второй запрыгнул на подоконник. Элизабет с огорчением вспомнила, что свою белую кошечку они оставили у соседки в Монтиньяке.
– Крепко держись за мою руку, милая, – сказал отец. – Я знаю короткую дорогу, но нам лучше поспешить!
Когда Гийом ходил по этой дороге один, он не раз замечал каких-то людей, которые наблюдали за ним из тени дверных проемов. В пятницу вечером здоровяк с рыжими всклокоченными волосами попытался даже затеять драку… Они с Элизабет не прошли и десятка шагов, как он уже пожалел, что свернул на эту улицу. Рыжий громила и три его подельщика как раз выходили из кирпичного дома.
– Давай-ка мы лучше вернемся! – тихо сказал он дочке.
Чужак с железным прутом, который он подбрасывал в руке, словно оценивая вес, выкрикнул что-то на иностранном языке,
– Убегай, Элизабет! – крикнул он, не чувствуя боли, настолько испугался за свое дитя.
– Папочка! Нет! Папочка! – взвизгнула девочка.
Один бандит уже схватил кожаный саквояж. Драгоценности Катрин, деньги Аделы Ларош находились внутри саквояжа, в атласном кармашке. Разъяренный плотник тут же накинулся на похитителя и ударил его кулаком в лицо. Из носа потекла кровь, но рыжий громила в следующую секунду обхватил Гийома поперек туловища и швырнул на мостовую.
– Элизабет, спасайся! Делай, что я говорю! – крикнул Гийом дочке. – Беги! Вернись к Колетт!
Не помня себя от страха, девочка попятилась. Она успела увидеть, как здоровенный мужик ударяет ее отца железным прутом по голове, а потом в живот. Девочка услышала жуткий вопль и несколько слов, произнесенных по-французски. Она устремилась к улице, по которой они только что прошли, но на ней свернула в противоположную сторону, не заметив этого. На бегу Элизабет расталкивала людей, не сомневаясь, что все они желают ей зла.
«Папа! Мой папочка! – непрерывно шептала она. – Мамочка! Папа!»
Голова у нее шла кругом. Какая-то старушка попыталась удержать девочку, удивленная выражением всепоглощающей паники на ее лице, но Элизабет вырвалась. Но когда в груди стало невыносимо жечь, а сердце билось так, словно вот-вот разорвется, она вынуждена была остановиться. Укрытие она нашла под повозкой, прислоненной к стене вверх оглоблями. Затаившись там, словно затравленный зверек, Элизабет обхватила колесо ручонками и затихла…
Наступила ночь. Лица неисчислимого множества горожан, спешащих по своим делам, обжигал холодный ветер. И никто не замечал ребенка, чья шерстяная коричневая кофточка сливалась с кирпичной кладкой цокольного этажа.
Элизабет не желала ни о чем думать. Она проголодалась, замерзла, но эти ощущения ей были знакомы, в отличие от острой боли, терзавшей ее юную душу, стоило только вспомнить об отце, которого те люди избивали в переулке. Одно девочка знала наверняка: она оказалась одна ночью посреди огромного города.
Это было так тяжело принять, что Элизабет закрыла глаза, ища утешения в самых дорогих воспоминаниях. Перед ее мысленным взором возник дедушка Туан. Вот престарелый мельник усаживает ее к себе на колени и с лукавой улыбкой, затаившейся в уголках губ, заводит ее любимую песню: «Марианна на мельницу идет…»
Она тоже улыбается, потому что дедушка легонько подбрасывает ее на колене в такт напеву. Часто к ним присоединяется дядя Пьер со своей губной гармоникой. Его жена, молчаливая Ивонна, занята своим вязанием. И еще воспоминание: их сад с желтыми розами и лилиями, такими же белоснежными, как длинная шерстка их кошечки Мины. И, конечно же, приходит мама. Под белым фартуком у нее зеленое платье, светлые волосы заплетены в косы.