Систематическая теология. Том 3
Шрифт:
Следующим примером амбивалентности самосозидания жизни в когнитивной функции культуры является «амбивалентность абстракции». Познание стремится постичь сущность объекта или процесса путем абстрагирования от множества тех частностей, в которых заключена эта сущность. Так обстоит дело даже и в истории, где такие всеобъемлющие понятия, как «Ренессанс» или «китайское искусство», включают в себя, интерпретируют и таят в себе бесконечное множество конкретных фактов. Каждое понятие демонстрирует эту амбивалентность абстракции, в результате чего слово «абстрактный» зачастую употребляется в уничижительном смысле. Но ведь каждое понятие является абстракцией и, согласно неврологу Курту Гольдштейну, именно сила абстракции и делает человека человеком.
Множество споров было вызвано «амбивалентностью истины как целого». Вполне очевидно, что любое утверждение об объекте составляется из тех понятий, которые сами по себе нуждаются в определении. То же самое справедливо и в отношении тех понятий, из которых составляются эти определения, и так до бесконечности. Всякое частное утверждение предварительно, поскольку конечное
ученые считают определяющие физические понятия (такие, как атом, силовое поле и т. д.) всего лишь продуктами человеческого сознания без какого-либо fundamentum in re (основания в реальности), тогда как другие ученые подобное основание им приписывают. Та же самая проблема возникает и в социологии с понятием общественных классов, и в психологии — с понятием комплексов, и в истории — с названиями исторических периодов. Амбивалентность заключена в том факте, что, создавая обширные понятийные образцы, когнитивный акт изменяет встречаемую реальность так, что она становится неузнаваемой.
И, наконец, можно указать и на ту «амбивалентность аргументации», в которой цепь аргументов создается для того, чтобы концептуализиро-вать структуру вещей, хотя определяющую роль здесь играют те необсуждаемые допущения, которые остаются незамеченными познающим субъектом. Это истинно и в отношении того исторического контекста, в котором возникает аргумент, и в отношении того незаметного влияния, которое оказывает на аргумент общественная позиция познающего субъекта (влияние это именуется идеологией), и, наконец, в отношении неосознанного воздействия психологической ситуации познающего субъекта (воздействие это называется рационализацией). От этих сил всякий аргумент зависит даже и тогда, когда соблюдается строгая научная дисциплина. С помощью метода не преодолеть фундаментальный разрыв между субъектом и объектом.
Из этих примеров ясно, почему те, кто осознает амбивалентности когнитивного акта, часто пытаются избежать их посредством трансцендиро-вания разрыва в направлении мистического единства; истина для них — это мистическое преодоление субъект-объектной схемы.
Другая попытка обрести неамбивалентное предпринимается через создаваемые искусством образы. Верится, что именно в художественной интуиции и в ее образах можно обрести то воссоединение theoria и реальности, которого по-иному достичь невозможно. Однако эстетический образ не менее амбивалентен, чем когнитивное понятие и овладевающее слово. В эстетической функции разрыв между выражением и выражаемым представляет собой разрыв между актами theoria и встречаемой реальностью. Амбивалентности, возникающие вследствие этого раскола, могут быть проиллюстрированы теми конфликтами стилистических элементов, которые характерны для всякого произведения искусства и, опосредованно, для всякой эстетической встречи с реальностью. Это элементы натурализма, идеализма и экспрессионизма. Каждый из этих терминов несет на себе печать тех или иных вышеупомянутых амбивалентностей языка, но нам без них все-таки не обойтись. В этом контексте натурализм соотносится с художническим побуждением представить объект или в его обычном виде, или в строго научном освещении, или в сильном преувеличении. Если следовать этому побуждению радикально, то материал пересиливает самовыражение и оборачивается сомнительным подражанием природе — «амбивалентностью стилистического натурализма». В этом же контексте идеализм соотносится с противоположным художническим побуждением — побуждением выйти за пределы обычно встречаемой реальности в направлении к тому, чем вещи являются по сути и чем, следовательно, они Должны быть. Это — провозвестие той осуществленное™, которой нет места в актуальной встрече с миром и которая, говоря теологически, эсхато-логична. Почти все то, что мы называем классическим искусством, решительно, хотя и не исключительно, детерминировано именно этим побуждением, поскольку никакой стиль в полной мере не управляется ни одним из этих трех стилистических элементов. Но и здесь тоже присутствуют амбивалентности: природный объект, выражение которого является целью эстетического самосозидания жизни, утрачивается в заблаговременном представлении о нем. В этом и заключена «амбивалентность стилистического идеализма». Лишенный реалистического основания идеал противопоставляется той встречаемой реальности, которая ради соответствия идеалу приукрашивается и исправляется в той манере, которая сочетает в себе сентиментальность и бесчестность. Именно этим и было испорчено религиозное искусство последнего столетия. Такого рода искусство все еще что-то выражает — хотя и не встречаемую реальность, а дурной вкус культурно пустой эпохи.
(2). Амбивалентности технического и личностного преобразования. — Все амбивалентности самосозидания жизни в функциях theoria в конечном счете зависят от расхождения между объектом и субъектом в условиях существования; субъект пытается преодолеть этот разрыв через восприятие объекта
Мы связали воедино освобождающую силу слова и технического акта в производстве орудий как таковых. Язык и техника наделяют сознание возможностью ставить перед собой и преследовать те цели, которые трансцендируют ситуацию окружения. Однако чтобы производить орудия, необходимо знать внутреннюю структуру используемых материалов и учитывать то, что может произойти с ними в заранее заданных условиях. Орудия, освобождающие человека, в то же время и подчиняют его правилам их изготовления.
Эти соображения подводят нас к трем амбивалентностям любого технического производства, которые имеют место всегда, — и тогда, когда речь идет о молотке, с помощью которого можно построить лачугу, и тогда, когда речь идет о целом комплексе машин, с помощью которых можно построить искусственный спутник. В первом случае мы имеем дело с «амбивалентностью свободы и ограничения» в техническом производстве, во втором — с «амбивалентностью целей и средств»; в третьем — с «амбивалентностью «я» и вещи». С мифических времен и до наших дней этими противоречиями в значительной степени определялась судьба человечества, но, пожалуй, никогда это не осознавалось так остро, как теперь.
Амбивалентность свободы и ограничения в техническом производстве ярко выражена в мифах и легендах. Именно она лежит в основе как библейского рассказа о древе познания, от которого вкусил Адам вопреки воле Бога, так и греческого мифа о Прометее, который принес огонь людям — и тоже вопреки воле богов. Но, судя по всему, более близка нашей ситуации история о Вавилонской башне, выражающая желание человека достичь объединения под тем символом, в котором преодолевается его конечность и достигается сфера божественного. Во всех этих случаях результат оказывается и созидательным, и разрушительным одновременно; такой же остается и судьба технического производства во все времена. Оно открывает ту дорогу, которой, кажется, нет предела, хотя идти по ней предстоит ограниченному, конечному существу. Осознание этого конфликта отчетливо выражено в тех мифах, на которые мы ссылались. Об этом же говорят сегодня и наши ученые, осознающие те разрушительные возможности, которые для всего человечества таятся в их собственных научных открытиях и технических изобретениях.
Вторая амбивалентность, амбивалентность «целей и средств», соотносится именно с этой базисной амбивалентностью технического производства. Она делает конкретной беспредельность технической свободы, задавая вопрос: для чего? До тех пор, пока, отвечая на этот вопрос, ссылаются на основные потребности физического существования человека, проблема остается сокрытой, хотя она и не отсутствует, поскольку на вопрос о том, каковы именно эти основные потребности, уверенный ответ дать нельзя. Однако проблема выявляется в том случае, если после удовлетворения основных потребностей бесконечно возникают и удовлетворяются новые потребности, которые в условиях динамичной экономики порождают, в свою очередь, новые потребности, которые тоже должны быть удовлетворены. В этой ситуации технические возможности становятся социальными и индивидуальными соблазнами. Производство орудий-приспособлений как средств становится самоцелью тогда, когда не видится никакой высшей цели. Именно эта амбивалентность в значительной степени повинна в пустоте современной жизни. Но этого нельзя изменить, просто сказав: «Прекратите производство!» Это так же невозможно, как, имея в виду амбивалентность свободы и ограничения, сказать ученому: «Прекратите исследования!» Амбивалентностей не преодолеть отсечением того элемента, который сущностно принадлежит процессу самосозидания жизни.
То же самое истинно и в отношении «амбивалентности «я» и вещи». Технический продукт в противоположность природному объекту — это «вещь». В природе нет «вещей» — то есть таких объектов, которые не являются ничем, кроме объектов, и не имеют никаких элементов субъект-ности. Но те объекты, которые производятся техническим актом, вещами являются. Свобода человека в техническом акте дает ему возможность преобразовывать природные объекты в вещи: деревья — в древесину, лошадей — в лошадиную силу, людей — в рабочую силу. Преобразуя объекты в вещи, человек разрушает их природные структуры и отношения. Но когда он это делает, с человеком происходит примерно то же самое, что и с теми объектами, которые он преобразует. Он сам становится вещью среди вещей. Его собственное «я» теряется в тех объектах, с которыми он не может общаться. Его «я» становится вещью в силу того, что он производит просто вещи и манипулирует просто вещами. Чем большая часть реальности преобразована в техническом акте в совокупность вещей, тем в большей мере преобразующий субъект преобразуется и сам. Он становится частью технического продукта и утрачивает свой характер независимого «я». То освобождение, которое несут человеку технические возможности, оборачивается его порабощением технической актуальности. Это — подлинная амбивалентность в самосозидании жизни, и ее не преодолеть романтическим, то есть дотехническим, возвратом к так называемому естественному состоянию. Для человека техническое — это нечто естественное, и порабощение естественному примитивизму было бы неестественным. Третья амбивалентность технического производства не может быть преодолена упразднением технического производства. Вместе с другими амбивалентностями она ведет к поиску неамбивалентных отношений целей и средств, то есть к поиску Царства Божия.