Сияние ангела

Уэзерли Ли

— Да, ремонт почти закончен, — сказал он. — Мы с нетерпением ждем возможности приступить к работе и оставить это все позади.

— Сэр, вы утверждаете, что вы ангел?

Разиэль хитро ухмыльнулся прямо в камеру. На щеках появились ямочки, а брови доброжелательно изогнулись.

— Это не утверждение, это правда. Мой народ живет среди вас, чтобы принести вам надежду в эти смутные времена.

Ненависть скрутила мне живот. Моей маме он точно не принес надежду.

— Увидит ли мир перемены теперь, когда прибыло больше ангелов? — спросил репортер. —

Например, останется ли прежней Церковь ангелов?

Добродушие мигом покинуло Разиэля, его карие глаза сузились. Я снова увидела беспощадного ангела, с которым мы с Алексом сражались в соборе.

— Нет, — сказал он. — В Церкви не будет изменений.

Он снова приятно улыбался, но я видела, что он на­пряженно что—то обдумывает.

— Никаких изменений, — медленно повторил он. — Я обещаю.

Я сдерживала дрожь. На секунду, на одну жуткую се­кунду мне почудилось, что он смотрит прямо на меня, как будто он мог видеть меня через экран. Я почувство­вала шевеление ангела внутри и попыталась отогнать это ощущение. Я вдруг болезненно осознала, что я не человек, раз у меня внутри такая штука, а мой отец — Разиэль. Я думала, что уже привыкла. Но нет.

По крайней мере охота на нас, похоже, утихла, хотя наши фотографии по—прежнему время от времени по­являлись на экране. Я посмотрела на свою фотогра­фию. Интересно, кто эта блондинка с ослепительной улыбкой? Кара всегда дразнила Алекса из—за его страш­ного фоторобота. На нем он был похож на постарев­шего футболиста. Когда он был в хорошем настроении, он в ответ дразнил ее историями из жизни в старом ла­гере. Я видела, что они действительно привязаны друг к другу, но как брат с сестрой, не больше. Когда я вспо­минала нежные, блестящие глаза Кары, обращенные на Алекса, я думала, что сошла с ума.

Но я—то знала, что это не так

После того как Алекс поговорил с УА, никто меня не трогал. Но никто со мной и не говорил. А это была не самая тихая команда. Они все время болтали, спорили, шутили. Брендан из Портленда был похож на терье­ра — такие же жесткие волосы и нескончаемая энергия. С Сэмом он соглашался только в том, что надо изба­вить мир от ангелов. О политике они спорили часами. Брендан хватался за голову и отчаянно вопил: «Чувак, как ты мог такое подумать? Ты хоть слышишь, что за чушь несешь?»

В конце концов вмешивалась Триш и ласково всех успокаивала. Ее все так любили, что Брендан ворчал, но утихал на какое—то время. А потом Сэм опять что—нибудь протяжно комментировал, и все начиналось по новой. Лиз же, напротив, бросала короткие реплики и только подстрекала их.

Еще она сама себя назначила поваром, хотя я тоже любила готовить. Но когда я предложила стряпать по очереди, она застыла, будто я собиралась сыпать в еду яд. И я оставила эту идею. Оно того не стоило. Лиз со всеми была колючей, хотя с Триш они отлично ладили. Однажды я зашла в спальню и застала их за задушевным разговором.

— Не вини себя, — говорила Триш. — У каждого есть проблемы в семье.

Она увидела меня и замолчала. Лиз нахмурилась и задрала подбородок, а Триш — как всегда,

с трево­гой — посмотрела на меня.

— Простите, что прервала, — сказала я.

Они не ответили. Я взяла шампунь и полотенце и сдержала вздох. Забавно, но я считала, что мы с Триш можем стать подругами. Она была славной, другого слова не придумаешь. Но она не доверяла мне и не выносила напряжения, которое я принесла в группу.

Уэсли был тихим, всегда сидел перед ноутбуком, чаще угрюмо ворчал, чем говорил. Сначала я решила, что он всех ненавидит, потом поняла, что он невероятно застенчив. Хотя в нем было что—то еще. Однажды я почувствовала в нем такую печаль, что чуть не ляпнула что—нибудь. Но у него на лице было написано: «Держись подальше». Обычно он избегал меня, как и все осталь­ные. А я пыталась игнорировать это. Делала вид, что во­круг меня не сгущается облако всякий раз, когда я слу­чайно оказываюсь с кем—то рядом.

Я мысленно встряхнулась, когда поймала себя на подобной мысли. Я ненавидела это ощущение; жалеть себя я совсем не привыкла. Но я была такой одинокой. Я скучала по Алексу, хотя мы жили в одном доме. Не было места, где мы могли бы побыть одни. По кладовкам и кухне вечно кто—нибудь шастал, тир и спортзал нельзя было назвать подходящими местами. В гости­ной всегда кто—то был — например, Брендан, страдав­ший бессонницей. Он постоянно сидел в Сети в три часа ночи.

Убежищем могла бы стать крошечная комната Алекса, но сразу за стенкой находилась спальня парней. И сначала надо было пройти через нее. Когда парни си­дели в спальне, мы слышали их бормотание. Очевидно, что они бы нас тоже услышали. И хотя Алекс был здесь главным, мы не могли попросить их выйти. Это выгля­дело бы так, словно у него есть какие—то особые приви­легии.

Поэтому мы могли целоваться, обниматься, но не слишком увлекаться. Я постоянно думала о коробоч­ке, которую Алекс купил по дороге в Мехико. Она все еще лежала в сумке. Он тоже думал о ней, думал — это даже мягко сказано, но никто из нас об этом не говорил вслух. Мы хотели, чтобы все прошло идеально для нас обоих. Чтобы мы не беспокоились, что кто—нибудь ус­лышит нас, чтобы не приходилось прятаться в пропах­шем потом тренажерном зале. Во всем этом не было ни­чего хорошего, но еще хуже было то, что мы не могли поговорить, как раньше. Алекс понимал, что со мной происходит. Спустя неделю после приезда он приглу­шенно заметил:

— Я знаю, что ты здесь несчастна.

Перед обедом мы закрылись в его спальне на не­сколько минут. Туда доносились отдаленные звуки из телевизора.

— Я в порядке, — прошептала я. — Не беспокойся обо мне. Так надо. И к тому же... ты тоже не выглядишь счастливым.

Я провела пальцем по изгибу его темной брови. Несомненно, счастье не было нашей целью, пока мы делали такую важную для всего мира вещь. Ни один из нас не захотел бы оказаться в другом месте, даже если бы мог. Но все равно мне было грустно, что я уже много дней не видела искренней улыбки на лице Алекса. Ослепительной, легкой усмешки, от которой таяло мое сердце.