Скальпель и автомат
Шрифт:
Самолеты врага не теряются, то и дело, наводя панику, бомбят, внося еще больший беспорядок. Из зарослей по берегу Дона автоматчики обстреливают. Переправы нет. Машины и люди вдоль берега ползут огромной массой, ищут переправу. Понтонщики только наведут мост, как налетят фашистские самолеты, уничтожат, а строительство начинается снова в другом месте. Некоторые пробуют переплыть на бревне. Доплывут ли? Ночью на 10 июля наладили переправы — честь и слава понтонщикам! Машины и люди кинулись по мосту. Регулировщики твердо руководили потоком. Машины переправились, поток воинов и беженцев захлестнул переправу. Недалеко на том берегу части собирают своих людей и транспорт. Регулировщики помогли мне сесть в машину и попросили всех проехать дальше, не загромождать берег и не демаскировать. 12 июля утром въезжаем в деревню. Смотрю — лейтенант медслужбы Фира Чигиринская. Увидев ее, с криком скатилась с машины и очутилась в объятиях Фиры. Черные кудри
Эта деревня называлась Староселье. 22 июля 1942 года. Многие медсанбатовцы еще не вернулись из-за Дона. С Фирой Чигиринской живем в развалюхе у деда и бабушки. Налетает авиация, гудит и бомбит. Почта взлетела. Огромный столб черного дыма и водоворот огня — это цистерна с горючим взлетела в небеса. Огонь крутится черными клубами дыма — смотреть жутко — и воет и гудит. В двухэтажной школе разместили раненых, развернули госпиталь. Раненых очень много. В небе большое количество самолетов врага, они волнами, с воем заходят и бомбят и обстреливают из пулеметов. Прямое попадание в госпиталь, раненые идут, ползут, бегут — кто как может. Я тащу за рукав хромающего солдата, он обалдел от контузии и все кричит: «Куда тянешь? Куда тянешь?!» Фашистский коршун навис, воя над нами. Кричу: «Ложись!» Падаю сама, а он все еще хромает. Смотрю — он упал с криком. Ползу к нему, пули полосой отгораживают нас от дороги, а он вторично ранен и опять в ту же ногу, только ниже колена. Сажусь на землю, говорю: «Снимай сапог». Он попробовал снять, но застонал и лег. «Давай разрежу». «Нет! Нет! — отпрянул солдат. — Они новые! Мне еще наступать в них». «Тогда терпи, не ори так!» Кровь при каждом нажиме выплескивается из сапога, еле сняла наполненный кровавой кашей. Пока накладывала давящую повязку, он старательно вытер сапог травой, предварительно выплеснув кровь, отжал портянку. «Вам надо срочно к врачу!» «Как бы не так! В часть мне надо, там вылечат, а в тылу здесь видишь, что делается?» Волна самолетов приближалась. Травой вытер окровавленные руки, взял сапог под мышку и побрел, хромая и покачиваясь, в сторону. Волна надвинулась воя, пикируя, расстреливают раненых, не успевших спрятаться. Бинтую раненого вторично. Он тоже контужен. Уже ползком тащу его подальше от дороги.
Фашист старается выбить из Лога. Дан приказ отойти к другому концу села и там размещать раненых, но и там так же бомбит и обстреливает. Персонал не обращает внимания на бомбежку и обстрел, только успеваем перевязывать и сразу отправляем на машинах в госпитали. Четыре дня до 30 июля собираем всех отставших, мотаемся по дорогам, на ходу оказывая помощь раненым. Приказ ехать в Сталинград.
Глава VI
Бросок к Сталинграду
1 августа 1942 года наши машины развернулись около училища, в 200 метрах от базара. Приказ — разгрузить машины и ждать дальнейших распоряжений. Сталинград живет нормальной жизнью. Афиши оповещают, что 1 и 2 августа в театре ставят «Подтяжки Борджео» и «Марицу». Свободные от занятий и заданий взяли билеты, с большим удовольствием смотрим замечательную игру артистов. Возвращаясь в темноте, вспоминаем свой город, сравниваем игру артистов. Пришли, нас встретил дежурный по части и показал, где мы должны ночевать — в большом зале на полу. А чуть рассвело, налетели «мессеры», и первые бомбы разорвались на базарной площади, оставив развороченные воронки. Где-то далеко гудит земля. Приказ выезжать. Медсанбат развернулся на паромной через Волгу. Начали поступать раненые.
Сталинград могучей крепостью стоит на той стороне Волги. Медсанбат притаился в низкорослом кустарнике, который скрывает несколько тысяч раненых героев-сталинградцев. Раненых переправляют на паромах, лодках, плотах, на бревнах. Фашистские самолеты пикируют с воем над водой, расстреливают раненых, топят катера, баржи с красным крестом, паромы, плоты. В воде часто мелькают трупы, разбитые баржи, пылающие факелы цистерн с горючим. Неделю в воронках, под свист снарядов и пуль, без сна и еды мечемся около раненых, собирая их для эвакуации.
8 августа комбат майор Шафран В.С. вызвал к себе в палатку. «По вашему приказанию явилась, товарищ майор!» «Фельдшер? Почему без знаков различия? Приказываю срочно прикрепить по два кубика на петлицы, впредь не забывать! Распустились!» Подошел капитан, что-то тихо сказал, но майор ответил: «Справится!» Обернувшись ко мне, сказал: «Учитывая ваши способности, назначаю начальником санлетучки. Возьмите сестру Катукову, санитара Лукьянченко, четверых легкораненых. Вечером начнете погрузку раненых в эшелон, сдадите
Все мобилизованы на подготовку раненых к эвакуации. Темнеет. Санитары куда-то в темноту возят раненых на подводах. Подхожу — длинный эшелон теплушек глотает раненых раскрытыми дверями, хромающих провожают сестры. Размещаем тяжелых раненых внизу, а ходячих наверху. Кононенко И.М. нашла меня. «Ты знаешь! В Москве узнали, что тебе кубики нужны, на самолете прислали, — смеется. — Этот старший лейтенант подарил. Совсем в плохом состоянии этот лейтенант. Идут в наступление злые, фамилию не сказал. Этот — лейтенант Максимова дала». «Ася, заведующая аптекой?» «Начальник аптеки! Не путай! А этот от меня, правда сломан, но если пришить, то сойдет».
Спасибо Ирине Михайловне, в самые трудные минуты поможет, подскажет, посоветует. Есть же такие люди!
Прикрепив кубики, то и дело спотыкаясь о кочки, цепляясь за траву, обхожу свое огромное хозяйство. Даже жутко. Санитар Лукьянченко, очень исполнительный пожилой санитар из легкораненых, получил сухари и сливочное масло на одну раздачу, махорки на две раздачи, ведра для воды и нужды. Бинтов и ваты дали немного. Истории болезней на 1300 раненых сложила в теплушке. Всего 17 вагонов и два тягача паровоза, в вагоне 60–80 раненых. Гудок, эшелон тронулся, тьма скрыла провожающих.
Утром раздали сухари и масло. На полустанке набрали воды. Пока все хорошо. 9 августа в 12 часов распечатала пакет: «Сдать раненых в Новый Баскунчак». Едем тихо. На ходу перебегаю от вагона до вагона, успокаиваю, подбинтовываю. Просят пить, курить, есть. Уговариваю, беседую, шучу. Вечером паровоз еле тянет состав, справа бесконечные бахчи колхозов. Раненые, кто может, выпрыгивают из вагона, бросаются на бахчу. Хромающие быстро накидали в каждый вагон зеленых арбузов, тыкв. Сами залезают на ходу, помогают друг другу. На одной станции позвонила на следующую председателю колхоза, просила прислать утром что-нибудь для раненых. Председатель торжественно обещал помидоров и хлеба. Но радость наша была напрасна. Станция встретила молчанием, колхоз не отвечал. Мало ли какие у них дела, а может быть, и струсил? Стояли три часа. Начальник станции не отправлял. «Чего ждем? — кричат раненые. — Есть хотим! Черви нас съели!» Ночью мертвых выкинули из вагонов. «Налетят «мессера», а меня Сталинград ждет! Расплатиться надо!» «А я Берлина, голубы, не видал! Вот сложим головы тут, подумают, гарбузы!»
Я растерялась, галдели все. Один раненый вылез из теплушки, видно, его лихорадило: «Ребята! Тише вы! Братцы! Есть у нас начальство?» «Есть! Есть!» Все посмотрели на меня и сомкнулись вокруг: злые, голодные, заросшие щетиной, вшивые, червивые, готовые на все. «Да не гляди! Она не виновата! Хотя тебя, дочка, дали нам в начальники. Не робей, мы тебе поможем, смелее! Ребята! Выбирай комитет!» Из шумящей толпы несколько человек окружили меня. Две косички ленточкой затянуты, в глазах испуг. «Идем к начальнику станции, нам вперед ведь надо? Пусть скорее отправляют». Раненые расступились, пропуская комитет.
На станции нас встретили холодно: «Начальник станции не принимает!» Комитетчики отстранили железнодорожника, и мы вошли в кабинет. «Вы нас отправите?» «Нет! Немецкие разъезды отрезали путь! Приказа о продвижении нет!» Сзади несколько озлобленных голосов: «Вешай предателей! Жги станцию! Голодом хотите задушить?» Это подействовало сразу. Побледневший начальник станции, кивая головой, заговорил: «Отправляю! Отправляю! По теплушкам, товарищи!» «Черт тебе товарищ!»
Начальник станции выскочил на улицу и махнул машинисту рукой, эшелон медленно тронулся. Мы садились на ходу. Утром остановились на полустанке. Около эшелона, на переезде стояли три подводы, груженные мешками с зерном. Возчики ушли на станцию, а раненые прыгают из теплушек, развязали мешки, захватывают пригоршнями зерно, сыпят в рот, в карманы, рассыпают по земле. Запоздавшие толкают первых, рвут мешки, иные из-под ног захватывают зерно с песком и с хрустом жуют. Напирают сзади, кто-то споткнулся о ползающего раненого, повалился — куча мала, крик раненых от боли. Со станции вышли — начальника станции нет, спрятался. Телефонная связь работает хорошо. Комитетчики развели по вагонам раненых, жующих зерно. А в задних вагонах крик, шум, выстрелы. Да что же это такое? Оружие только у меня. Мысли самые страшные. Бегу, смотрю — стеной стоят раненые, а напротив у барака майор с пистолетом. «Что у вас, ребятки?» «Корову хотели съесть, она вот здесь паслась. Выскочил майор, вот тот», — пряча глаза, сказал молоденький солдат с рыжеватым пушком вместо усов и с гипсом на руке. Раненые обступили майора со всех сторон, спотыкаясь о плетни бахчевых, что росли перед бараком.